В очередной мой приезд в Москву Вадик повел меня к мэтру советской карикатуры.
Старик обедал, но так заинтересовался моими рисунками, что разложил их на столе, отодвинув тарелки. Они ему очень понравились.
— А чего она хочет? — громко спросил Ефимов племянника. — Рекомендацию в Союз художников?
— Нет-нет, — испугалась я. — Мне просто хотелось услышать мнение понимающего человека.
— Почему «нет»? — удивился классик. — Рекомендацию могу дать.
Через несколько дней я оказалась в гостях у Глазунова, в его роскошной мастерской на Арбате. Попала туда случайно, за компанию с друзьями, никакого особого желания видеться с бывшим возлюбленным не возникало: все выгорело без остатка.
Мы много лет не виделись — с той самой встречи на Кутузовском проспекте, — но Илья еще неплохо выглядел. Был любезен, выпил рюмочку за мое здоровье и мне чуть-чуть накапал. Потом не удержался и ворчливо спросил:
— А почему ты в брюках? Я же говорил, что они тебе не идут.
— Когда это было! — улыбнулась я. — В женщину Достоевского я давно уже не играю.
Мои работы Илью не заинтересовали. Я прихватила с собой папку. Он посмотрел несколько листов и захлопнул ее с каким-то непонятным раздражением.
— У тебя есть дети? — вдруг спросил Глазунов.
Я призналась, что детей у меня нет.
— Почему?
— удивился он. — Ты же так хотела ребенка!
— Не судьба, — ответила я. И подумала: «Если эта тема до сих пор не дает ему покоя, значит, совесть все-таки мучает...»
С тех пор мы не виделись. Я не следила за жизнью и творчеством Глазунова, но известие о гибели его жены Нины потрясло. Меня поразила страшная деталь: Нина выбросилась из окна в меховой шапке. Не хотела, чтобы муж в последний раз увидел ее лицо обезображенным. Было так жаль женщину, которая пожертвовала ради Глазунова всем, но, очевидно, не нашла ни счастья, ни смысла, ни благодарности... Впрочем, Илья настаивал, как я слышала, на конспирологической версии смерти жены — что, мол, не обошлось без происков КГБ.
Истину, конечно, уже не найдешь.
Лет пять назад меня стал «доставать» один российский телеканал. Я категорически отказывалась ехать в Москву сниматься в передаче про Глазунова, но они сумели настоять на своем. С Ильей договорились о том, чтобы снять меня в его галерее. Он обещал тоже поучаствовать.
Приехали на Волхонку, я стала позировать около картин, а Глазунова все нет и нет. Подошла помощница, которая давно работает с Ильей и знает меня.
— Лариса, а вы почти не изменились, только немного поправились, но в принципе остались прежней.
— А где Илья? — поинтересовалась я.
— Ой, у него проблемы с горлом, даже сделали небольшую операцию. Он не придет.
Я с трудом удержалась от иронического замечания. А про себя удивилась: неужели Глазунов боится встречаться? Ну подумаешь — поговорили бы, посмеялись, вспомнили юность. Все же быльем поросло. Что бы там ни было, я не держу на него зла.
Гораздо чаще, чем какие-то обиды и мучения, вспоминаю счастливые часы и дни, которые мы провели вдвоем. Я любила Илью, восхищалась его картинами и им самим. А иначе не смогла бы терпеть этого сложного и капризного гения на протяжении трех лет.
Может оттого, что с ним так мучилась, я и состоялась как актриса.
Пыжова была права — страдания во благо. Они укрепляют душу.
Конечно, когда у меня возник роман с Ильей, моя жизнь только начиналась. Потом было замужество с Юрой, продлившееся восемнадцать лет, полное любви, совместного творчества, но семью нам спасти не удалось. Ильенко был довольно успешным режиссером и красивым мужчиной, а это губительное для брака сочетание.
Сейчас я замужем во второй раз. Михаил Саранчук из тех редких мужчин, которые способны пожертвовать всем ради любимой. Когда-то из-за меня он потерял достаточно высокий пост. Дело было еще в советское время.
Мы встречались уже два года, и до нашего романа никому не было дела, пока Мишу не назначили директором киевского Театра русской драмы имени Леси Украинки, где я работала.
