Родители впервые взяли меня с собой в кино, когда мне исполнилось года два-три — не на кого было оставить. Вышел фильм «Сельская учительница» с Верой Марецкой, его смотрела вся страна. И вот после этого похода прошло какое-то время, мама возилась на кухне и услышала мой голос, очень взволнованный. Она знала, что в комнате я одна, вошла и застыла в дверях. У меня был свой закуток за шкафом, уголок с игрушками, и оттуда неслась речь сельской учительницы, произносимая с недетским пафосом: «Они пришли ко мне как слепые котята. Я научила их читать, я научила их писать. Вы хотите меня убить? Что ж, убейте! Убейте!» Мама подбежала, обняла свое заплаканное дитя, а платьице-то впереди, вся кокеточка, — мокрое от слез. Вот какова сила искусства!
Но маму я, очевидно, здорово напугала своей впечатлительностью.
После войны она очень хотела устроиться на работу, но ничего из этого не вышло: я родилась болезненной, рахитичной, с тонюсенькими ручками-ножками, совсем не похожая на своего брата, крепыша Алешеньку. При этом ни шелковой, ни покладистой — тише воды, ниже травы — не была. И как все дети не понимала, как дорого обходятся родителям наши шалости.
Алеша был прелестным и удивительным ребенком, а я получилась «некисивая, но побоятельная», так говорила о себе, вероятно запомнив чьи-то слова. Нашим соседом по коммуналке был знаменитый актер МХАТа Павел Массальский, так вот к его жене Найе, большой моднице, в гости приходили знаменитые красавицы — вахтанговская актриса Гарэн Жуковская, Галина Кравченко, Ада Войцик. Приходили они в платьях дивной красоты из неведомого материала, с искусственными букетиками цветов и в изумительных лодочках известного в Москве сапожника Барковского, про качество его «несносимой» обуви рассказывала еще Мария Миронова.
Это были прямо Золушкины туфельки: на каблучке, с какими-то бантами... И это в советскую эпоху тотального дефицита!
Видимо, не чужды были мне понятия красоты, и так захотелось стать не только «побоятельной, но и кисивой»! А мне как раз по случаю купили две пары кожаных добротных чешских ботинок — о! кто жил в то время, знает этому цену! И я решила: ну зачем мне две пары одинаковых ботинок? Сделаю-ка я себе лодочки. Взяла бритву и голенища отрезала. До сих пор на пальце шрам — лезвие соскочило и поранило до кости. С таким трудом добытые в изнурительной очереди ботинки, превратившись в лодочки, никуда больше не годились, только на помойку.
Они не помогли мне стать «кисивой», зато я стала «маленькой дрянью, которая мать в могилу загонит». От каждой моей ссадины, синяка, ушиба у мамы замирало сердце. Если я падала, то она могла мне еще и наподдать. Это происходило рефлекторно! Не со зла! Если б раньше я понимала это так, как сейчас!
А тут еще я взялась умирать, не дожив и до шести лет. Гуляя по нашему двору, который мама называла крысиным из-за обилия вредоносных грызунов, я — умница такая! — подняла с земли кусок сахара и сунула в рот. Мама тут же губы мне разжала, но часть сахара я успела проглотить. В результате заработала гепатит в тяжелейшей форме, желтая была просто как шафран. Приступы накатывали жуткие: стояла летняя духота, за окном детские голоса, а нет сил даже подняться с кровати.
В том возрасте не могла определить словами, но прямо чувствовала, что жизнь из меня вытекает. На руках появились синяки. Когда думаю сейчас, каково это было видеть матери, уже наблюдавшей однажды, как смерть забирает ее ребенка, меня охватывает ужас. Пережить такое во второй раз! Она пережила...
Мама отпаивала меня сахарным сиропом и соком лимонов, которых было не достать, — других лекарств от этой болезни не было. Возила к знаменитым гомеопатам. И молилась. Она пригласила священника, и меня крестили — тайно, естественно, жили-то в атеистической стране. Помню, как поставили в тазик, облили святой водой, надели медный крестик, потом, когда я пошла в школу, его, конечно, пришлось снять и спрятать, но он сохранился до сих пор. Мама и крещение спасли меня.
Жизнь постепенно стала возвращаться.
Мама носилась со мной как с писаной торбой, и в прямом и в переносном смысле. Таскала на себе мимо «отвратительного крысиного» двора в дальний сад Дома пионеров, вызывая недоумение прохожих — такую кобылу здоровую на руках несут. Еще нагружала «торбу» всякой диетической едой, компотами, соками, творогом, за которым бегала каждый день на рынок, и обязательно книжками, которые читала вслух. Теперь я понимаю, что она обладала необычайным, особенным даром. Остро, что называется всей кожей, воспринимала перипетии реальности и так же необычайно глубоко чувствовала литературу, художественное слово.
Когда я слушала в ее исполнении «Серую Шейку», мое детское сердечко замирало от ужаса и жалости.
