— Значит, больше не буду тебя привозить.
И конечно, моя ошибка, что я, идиотка, послушав врачей, перевезла маму в другую больницу, а там восемь человек в палате, ужас просто. Она ведь до конца была в сознании. Успокаивала ее: «Мамочка, исследования сделают, и я заберу тебя домой». Но буквально через пару дней все кончилось — она ушла.
В семьдесят пять папа перенес обширный трансмуральный инфаркт и выжил ради мамы, не мог ее оставить. Мы даже на похороны его не пустили, боялись, что он там рядом с ней и ляжет. Но он, собственно, и десяти месяцев без мамы не прожил. Это тот случай, когда люди прорастают друг в друга настолько, что уже не имеет значения, какой ты, какая она, лишь бы вместе. Отец говорил: «Да пусть бы сидела на диване, я бы ее кормил.
Только бы жила». Потому что ты словно умираешь вместе с родным человеком. И это не привычка, а очень глубокое, истинное чувство, которое все переносит, все терпит, потому что «не ищет своего», как сказано в Писании, «никогда не перестает» быть. И вся наша жизнь — путь к подобным отношениям.
После маминой смерти мы с Роланом отца подхватили, забирали к себе на дачу. Слава Богу, папочка умер у меня дома, мы с Роланом взяли его из больницы, понимая, что он уходит, у него был рак легких. И последние десять дней провели вместе, наконец признавшись друг другу в любви:
— Папочка, я тебя всегда очень любила.
— И я тебя, доченька, тоже очень любил.
Он был сама кротость, доброта и мужество. Мама была трусихой, и я просила у Бога сделать так, чтобы она не понимала, что умирает. Так и случилось. А папа все понимал, и всегдашнее чувство юмора не оставляло его до последнего часа. Он почти ничего не ел, кишечник не работал, я предложила:
— Папуль, давай, может, как-то облегчим твои страдания?
— Ага, давай, Леля. А сходит он — на том свете.
Это концовка анекдота: «Клизму поставим?» — «Ну, да...»
Врачи очередной «скорой» предложили: «Всеволод Васильевич, поедем в больницу, там кислород дадим, полегчает». Он ответил: «Нет, умру дома, с Лелей, с Роланом». И вот это мне было очень дорого.
Рванула в дежурную аптеку за кислородной подушкой. Ролан сидел рядом с отцом и, почти отключив звук, смотрел по телевизору хоккей. Спросил:
— Севочка, не помешает?
Папа ответил:
— Нет, не помешает. Разве можно помешать умереть...
В этот день он сказал: «Я сегодня умру, Леля». Примчалась с кислородной подушкой буквально через двадцать минут, папа лежал на боку, подперев кулаком щеку. Я в ужасе:
— Ролан, он умер, он не дышит.
— Да не может быть! Я только что с ним разговаривал.
Надела отцу на руку тонометр, выпало два ноля…
Паша в тот день навещал деда, потом корил себя, что не остался: «Если бы я знал, разве бы ушел». Невозможно быть готовым к смерти. Не знаю, может, от того, что папа не был с ней один на один, все время ощущал нашу любовь, осталось, как ни странно, какое-то светлое чувство. А еще от того, что слова его героя, старика Ходаса из «Белых рос»: «Спасибо тебе, солнышко, за все. За то, что мучился, за то, что любил, за то, что страдал. А больше и желать, и просить нечего» — не просто заученные, а очень личностные. В последние годы он с этим ощущением и жил. Отцу было восемьдесят три, когда его не стало, в феврале этого года — сто лет со дня рождения. Похоронили папу на Новодевичьем кладбище только благодаря стараниям Ролана, он ходил в Администрацию президента.
Мама ушла в 1995 году, через десять месяцев — папа, а через полгода я узнала, что у Ролана рак, его прооперировали, а еще через два года похоронили там же на Новодевичьем, неподалеку от могилы отца.
