Какое же это было для нас счастье!
На следующее утро после концерта мы сказали в монастыре, что хотим еще побыть с Раду и Лизой, а сами рванули на поезде в Женеву. Гуляли, глазели по сторонам и в итоге пропустили обратный поезд в Лозанну. До монастыря добрались поздней ночью на перекладных. Папа обо всем узнал и устроил нам «конец света» в телефонной трубке.
В монастыре мы с Леной прожили почти два года. Слава богу, потом отец внял моим уговорам: «Папа, если хочешь, чтобы мы стали лингвистами, есть более достойные учреждения, например Сорбонна. Но ведь ты мечтал сделать нас музыкантами».
В результате я пробила нам с Леной дорогу в Нью-Йорк, в знаменитую Джульярдскую школу.
Но папа и там умудрился запихнуть нас в «монастырь»! На 72-й улице есть католическая Saint Mary’s Residence, порог которой не вправе переступить ни один мужчина. В ней мы прожили год. Я таскалась с тяжеленной виолончелью через весь город! Опять заклинала и умоляла папу, но только следующей осенью он сжалился и мы переехали в квартиру прямо напротив Джульярда.
О бойфрендах по-прежнему речь не шла. Если я задерживалась вечером, то гарантированно получала нагоняй от папы, который даже из Европы умудрялся «контролировать процесс».
По окончании школы Лена вышла замуж и уехала в Париж, а я стала артисткой Columbia Artists Management. Наверное, с момента моего появления на свет подразумевалось, что я продолжу папино дело.
Поэтому когда я рассталась с виолончелью, прекратила концертную деятельность и стала преподавать, разразилась гроза. Сказать, что папа рассердился, значит ничего не сказать. Он гневался! Страшно! Даже вспоминать не хочется... Три года со мной не разговаривал. Мы помирились только когда настал мой черед выходить замуж, хотя я уже не надеялась на прощение.
Знакомый пригласил меня на ужин, устроенный в честь главы модного дома «Гермес». Там я и познакомилась с Олафом, сыном Патрика Герана-Гермеса. Он позвонил, мы стали встречаться и вскоре поженились. Прожили с Олафом несколько счастливых лет. У нас был красивый дом, два прекрасных сына — Олег и Слава, которых мы очень ждали и хотели, интересная, наполненная яркими событиями жизнь.
Имя обязывало, мы должны были посещать светские приемы, принимать гостей. Я не очень любила подобные мероприятия. «Выгуливать» вечерние туалеты, произносить одни и те же предусмотренные этикетом реплики: «Мы вам рады», «Как вы замечательно выглядите», «Когда увидимся?» Все это не по мне. То ли дело застолье в кругу близких людей!
Как-то мы решили встретить Новый год всей семьей в Петербурге, в родительском доме на Кутузовской набережной (Ростропович и Вишневская к тому времени уже вернулись в Россию). Я приехала с Олафом, Лена — со своим мужем Стефано Тартини, талантливым дизайнером (из рода знаменитого итальянского композитора Джузеппе Тартини). Папа к столу переоделся в костюм «бессмертного» французской Академии — зеленый фрак с золотыми эполетами и перевязью, шпага и наполеоновская треуголка.
Мама вышла в длинном платье. На часах десять вечера.
— А где же шампанское? — спрашивает мой муж, для которого без этого напитка Новый год не наступает.
И тут выясняется, что шампанского в доме нет.
— Зятья, вперед! — командует папа.
— Но мы же впервые в Петербурге и не знаем, куда идти!
— Тогда пусть отправляются Оля и Лена.
Но мы тоже не ориентировались в Питере!
— Раз так, пойду сам, — заявил обиженный папа и как был, во фраке и треуголке, ушел из дому в темноту соседней подворотни, где, он знал, есть винный магазинчик.
Половина двенадцатого.
Папы нет. Без четверти двенадцать — нет. Он появился за минуту до боя курантов!
— Где ты был?! — восклицаем мы хором и слышим удивительную историю.
Стоя в очереди при полном параде, папа почувствовал, как кто-то тычет его в спину. Обернулся и увидел незнакомца.
— Это ты? — спросил его мужичок.
— Я, — ответил папа.
— Ростропович? Точно?
— Да.
