пришла. Сначала только на свидание. А вернувшись домой, отправила Марка Ильича за клубникой, написала прощальную записку и, наскоро бросив в чемоданчик халат и пару платьев, сбежала. Шагнула «вниз»: одно дело быть замужем за директором театра и совсем другое — за виолончелистом, «человеком из оркестра». Она знать не знала, что этот молодой человек, имя которого она первое время даже не могла выговорить, выдающийся музыкант.
У бабушки чуть не случился инфаркт, когда сын привел в дом невестку. Всю жизнь Софья Николаевна не ладила с мамой и лишь перед смертью призналась: «А Галю-то я очень люблю, она хорошая». У обеих были непростые характеры.
Мама очень властная и строгая, она могла сказать: «Хочу!»
И точка. Папа беспрекословно подчинялся. При этом ревновал ее с первого и до последнего дня. У мамы была группа, как сейчас говорят, «фанатов», после спектакля провожавших ее от театра к «Дому композиторов», посвящавших ей стихи и признававшихся в любви. Папе это, безусловно, не нравилось. Мама тоже была не в восторге, когда вокруг отца вились студентки-аспирантки, впадавшие в эйфорию от его уроков, и могла довольно резко высказаться по этому поводу.
Отец часто забывал предупредить, что вечером будут гости, мог вспылить, когда ему казалось, что мама не съездила туда, куда он просил, а на деле не просил, поскольку опять же позабыл... И тогда мама, человек незлопамятный, но памятливый, наказывала его мучительным ледяным молчанием.
Он, секунду назад рвавший и метавший, мгновенно остывал. Ходил кругами, ластился. Мама минут пятнадцать фыркала, а потом прощала...
Но в воспитании детей она целиком и полностью поддерживала отца. Может, в глубине души мама сочувствовала нам, но внешне этого никак не выказывала. Однажды она привезла мне и сестре из-за границы по паре джинсов. Как же мы были с Ленкой счастливы! Даже усовершенствовали их немного: Лена вышила на штанине цветок, я настригла внизу штанины бахрому.
При папе мы в джинсах, конечно, не ходили. Но он каким-то образом узнал о них, нашел наши «дизайнерские творения», рассмотрел и «оценил»: облил бензином и сжег на каменной веранде дачного дома.
Боже, как мы рыдали! Неужели у нас никогда-никогда не будет ничего красивого, модного?! Только опостылевшая школьная форма!
Мама, возвращавшаяся из города, издалека увидела клубы дыма над нашим участком. Узнав в чем дело, она отругала папу за то, что он... развел огонь на веранде деревянного дома.
Как-то раз Ленка — дело было на даче — не пришла домой к назначенному времени. На улице стемнело, мама места себе не находила. Когда сестра вернулась, схватила ее за волосы и отрезала ножницами косу под корень. А папа постановил: Лене запрещается носить иную одежду, кроме школьной формы. Так и ходила целый год моя бедная сестра в платочке (волосы долго невозможно было оформить хоть в какую-нибудь пристойную прическу) и в коричневом форменном платье.
И это в подростковом возрасте, когда уже так хочется нравиться мальчикам!
Когда мы были маленькими, мама сама шила для нас платья. Правда, став взрослой, я только раз видела ее за рукоделием. К выпускному вечеру в ЦМШ она привезла мне из Франции чудесное черное платье. Я примерила его и на радостях совершила страшную глупость — побежала в комнату к родителям. Хотела покрасоваться, а в итоге — нарвалась.
— Это еще что?! — грозно спросил папа. Интонация, с которой был задан вопрос, не предвещала ничего хорошего.
— Выпускное платье... — выдохнула я.
— Ты так собираешься показаться на людях?
Немедленно снять! Моя дочь не может носить юбки выше колена!
— Папа...
Но его уже было не остановить.
— Даже думать не смей! Позорить мое имя вздумала? Коленками сверкать?!
— Тогда я не пойду на выпускной!
Выбежала, хлопнув дверью. Слезы полились градом, я сняла платье, которым восхищалась и которое ненавидела, бросилась на кровать, не в силах сдержать рыдания. Все пропало! Я снова буду хуже всех, монашкой без грамма косметики на лице. Юбка на два пальца выше колена сделала меня самой несчастной девушкой на свете! Приговор окончательный и обжалованию не подлежал. Кому как не мне это знать. Я прижала платье к груди.
