Я вернулась утром.
— Где была?! Почему не ночевала? — грозно поинтересовался Ерофеев.
— Страшно было составить тебе компанию.
— А что я такого сделал? Ну, что? Ну, повтори! Нет, я этого не говорил, не подтасовывай, неправда!
Подобные тексты повторялись словно заезженная пластинка всякий раз, как Ерофеев перебирал с алкоголем.
А с алкоголем он стал перебирать все чаще.
Виктор никогда мне не доверял, хотя поводов подозревать во лжи я не давала. В принципе воспитана так — «жить не по лжи», как любил приговаривать Дмитрий Александрович Пригов. Но ведь каждый меряет по себе.
Не могу забыть одну сцену. Я, доведенная до отчаяния, рыдала и умоляла Ерофеева определить мой и дочкин статус:
— Ну в самом деле, шесть лет живем, неужели нельзя развестись? У нас пятимесячная дочка, подумай о ней — ни прописки, ни соцстраховки, ничего, умрешь — ей же наследство делить с женой твоей законной, нас вышвырнут из квартиры в два счета! Я не прошусь замуж, я прошу только развода!
Ради ребенка! Мне ничего не остается, как забрать Майю и уехать. Не вернусь, пока не разведешься!
Ерофеев смотрел на меня бешеными холодными глазами:
— Не играй со мной в эти игры, проиграешь! Силенок не хватит!
Виктор обещал оформить хотя бы разрешение на временное проживание, я же гражданка Украины, но не делал и этого. Я вынуждена продлевать московскую регистрацию каждые три месяца, пересекать границу, платить штрафы. Однажды завозила фотографии в «Огонек» Володе Чернову, он был там тогда главредом, а бдительный охранник вызвал наряд милиции, узнав, что у меня нет регистрации. Отвезли в отделение, начислили штраф. Володя потом пенял Ерофееву: «Ну как же тебе не стыдно ставить Женю в такое положение?»
Но не всем друзьям Виктора я нравилась, это естественно, я не золотник.
Наша антипатия с Дмитрием Дибровым оказалась взаимной. Никогда Диму не уважала и не однажды говорила ему резкости, а он мстил, внушая Ерофееву: «Если каждое утро жена не делает тебе минет, значит, не любит». Согласно этой логике я не просто не любила — ненавидела своего мужа. Впрочем, говорят, теперь Дима не любит Катю и ставит ей и Виктору меня в пример.
Ерофеев страшно меня ревновал — к друзьям, знакомым, просто к моей возможности общаться с другими людьми. Не понимал, как я могу ценить кого-то еще, кроме великого ЕГО.
— Ты влюбилась в Хуана (в своем синопсисе он называет его «Лупоглазым Пидором»)!
— Виктор, он же гей и не скрывает этого.
— И что?
Тем хуже! Ты влюбилась!
Чтобы оградить меня от потенциального друга, Ерофеев стремился очернить Хуана в моих глазах. Ради этого предложил ему: «Хуаш, давай трахнемся, все равно ж никто не узнает!» Тот отшутился: мол, любит мужчин пофигуристей.
Однажды утром Виктор говорит:
— Мне приснилось, что ты мне изменяешь.
— И?
— Но как ты можешь оправдаться?
— В чем?
— Ну почему ты мне во сне изменила?
— ...
— Ты позволяешь мне спать с другими женщинами, это значит — я должен позволить тебе спать с другими мужчинами?
— Ты не должен, и я не прошу у тебя такого позволения.
— Зачем же ты позволяешь мне спать с женщинами?
— Я же не наивная дурочка, если тридцать лет ты изменял жене, то и мне будешь, неужели лучше, если я стану устраивать скандалы?
— Значит, и я тебе должен дать позволение мне изменять? Я не могу на это пойти!
Не знаю, как такое комментировать.
Сам же Ерофеев вел жизнь вольную, сполна пользуясь тем, что я смотрю на это сквозь пальцы.