И удивительно — чувствовала себя там как дома. Накануне свадьбы я вернулась в Свердловск, и двадцать восьмого сентября мы расписались.
Свадьба была на сто человек. В Доме крестьянина, там был большой ресторан. Доехали туда на трамвае. На Борисе был темный костюм, купленный специально к свадьбе. В основном были наши друзья, однокурсники. Приехали из Березников Борины родители.
Когда вошли с Борисом в зал, то целый коридор из людей стоял: с одной стороны девочки, с другой — мальчики. Вдалеке стол, и там Юра Сердюков, наш однокурсник, и еще кто-то держали в руках огромный свиток, метра полтора, наш свадебный договор.
Когда проходила через строй людей, у меня дрожали руки. И Боря говорит: «Не дрожи!
Ну что ты — как осиновый лист!» Мы уже почти до конца дошли, а я думаю: «Нет, упаду сейчас». И стала за стол рукой держаться, пока читали шуточный наш договор. Мы должны были намазать пальцы грифелем и печать поставить. Помню один пункт договора: детей нарожать на две волейбольные команды.
Нам подарили холодильник «Саратов» — все вместе, в складчину. Да и вся свадьба была в складчину, никто тогда денег не имел, скинулись каждый сколько мог — и все. Но свадьба была очень веселая! После ЗАГСа, в котором были только наши свидетели, мы пришли в общежитие, где жил Боря. И разбили все, что было: стаканы, тарелки! Стеклом был усыпан весь пол. На счастье! Наверное, поэтому счастье и было.
...Борис очень хотел мальчика. И первый раз, когда Лена родилась, и второй.
Я даже не понимаю почему. Честно говоря, второго ребенка мы не планировали, так вышло. По форме живота все «знающие» люди говорили, что точно будет мальчик. Мы оба поверили этим прогнозам.
И вот я в роддоме. Сутки ужасных мучений. Я рожала очень тяжело, наверное оттого, что во время беременности двухгодовалую Лену носила все время на руках. После родов я только помню перед собой лицо врача-акушера — у нее такие черные глаза над белой повязкой, очень красивые. Спрашиваю:
— Кто?
Она говорит:
— Дочка.
У меня слезы градом брызнули:
— Нам нужен мальчик.
А она мне строго:
— Радуйся, что жива осталась!
Дальше ничего не помню, потому что мне надели маску, чтобы я отключилась. До сих пор перед глазами, как доктор машет рукой и кричит: «Маску рауша, скорее!» И я провалилась.
А на самом деле Борис девчонок очень любил. И, по-моему, был очень рад в результате, что не мальчики родились, а девочки. Для него это было счастье. И они его очень любили. Больше он никогда мне о сыне не говорил.
...У него была удивительная интуиция. Борис всегда видел результат, прежде чем что-то начинать делать.
Ясно, зримо, объемно представлял, что в конце концов получится. Видел цель, к которой надо идти. Я так никогда не мыслила и не понимала, как это у него получается. Ведь речь шла о развитии такой огромной области, одной из самых крупных в Советском Союзе. И всегда был здравый смысл помимо этого дара предвидения, помимо масштабности.
Про него говорили: вот, он меняет премьеров, зачем это нужно? А это был его поиск, его личная ответственность перед собой и перед страной. Он сам, видимо, очень рано понял, что у него времени мало, что он не успеет всего и должен оставить после себя кого-то. Не близкого, не знакомого, не преданного, не товарища или друга, а того человека, который будет личностью на этом посту. Он никогда по этому принципу никого не подбирал даже на работе в Свердловске: по степени близости или преданности.
Часто спрашивают: Борис Николаевич всегда был доволен своей работой, был ли он увлечен на стройке, в обкоме, в Верховном совете, в Кремле?
То есть — было ли ему интересно? Да, конечно! Это сейчас стало привычным критерием: интересно — не интересно работать. Тогда было так: ты обязан работать. И работать добросовестно. Нас так воспитали. Это не просто так ведь говорят: «А, упертые шестидесятники! Фанаты работы» или «Одержимые»... Это ведь не случайно все так получилось, что выросло поколение именно с этим набором качеств. Потому что наше детство — это война, послевоенное время, нужно работать, чтобы выжить, и даже мысли такой не возникало: а как можно по-другому? У нас не было праздной жизни никогда. Все время были под прессом: «мы должны, должны, должны».
