В Глушь вернулись совершенно больными, сначала Ксюша слегла с высокой температурой, затем я, а потом уж и мама. Ей было особенно тяжело: предстояла поездка сначала на кинофестиваль в Ялту, затем в Благовещенск, где секретарь Союза кинематографистов России Сергей Новожилов предложил устроить ее творческий вечер и отпраздновать, наконец, юбилей.
— Мам, может, стоит все отменить? — предлагала я.
— Неудобно подводить людей.
На своем творческом вечере мама не уходила со сцены несколько часов, рассказывала, вспоминала. Видела по телевидению фестивальный репортаж, мама там такая красивая! Она никогда не делала пластических операций и не придерживалась диет, считая, что человек прекрасен в любом возрасте.
В первый же вечер после возвращения из Благовещенска маму увезли на «скорой» в инфекционное отделение 4-й Градской больницы.
На десятый день лечащий врач объявил: «По нашей части все в порядке, будем вас выписывать».
Собрать вещи мама не успела — скрутил страшный приступ, желудок выворачивало наизнанку. И тогда наконец позвали хирурга. Тот пришел, пощупал живот и тут же отправил ее на операционный стол.
Я благодарна доктору Сажину, он облегчил мамины страдания, пусть ненадолго, но продлил ее жизнь. Диагноз звучал жутко: рак кишечника четвертой стадии. Мама лежала в палате на двенадцать человек — смиренно, ни на что не жалуясь.
А затем доктор Сажин подключил все свои связи и устроил ее в онкологический институт имени Герцена на курс химиотерапии.
Пенсия народной артистки — двенадцать тысяч рублей, такую же зарплату получаю я, Марьяна, плотно занятая в репертуаре театра «Сатирикон», зарабатывает немногим больше. Оплатить мамино лечение нам было просто нечем. Каждые две недели маме приходилось обходить множество врачей, чтобы получить необходимое направление, а потом ехать с ним в Департамент здравоохранения добывать бесплатную квоту на очередной сеанс химиотерапии. Я забрала ее к себе в Фирсановку и поначалу сама занималась хождением по инстанциям, но едва окрепнув после операции, мама решила: «Все, мне надо самой шевелиться, жить, двигаться».
Мама перенесла двенадцать курсов химиотерапии — это значит, что двенадцать раз она шла на казнь.
После тяжелейшей процедуры отлеживалась дня три у себя в квартире, нам приезжать запрещала: «Со мной все в порядке. Что я, до магазина не дойду?» Она боролась за жизнь. Но ей становилось все хуже, начались непрекращающиеся боли, а сильные обезболивающие приходилось «выбивать» буквально с боем.
Как только лекарства начинали действовать, мама возвращалась к привычному распорядку. Когда я приходила с работы, замечала: трава на участке скошена, цветы посажены. Покончив с садово-огородными работами, мама садилась читать или вышивала. Это были две иконки — Ксении Петербургской и Николая Чудотворца, которые она подарила внучкам.
Перед глазами стоит картина: мама, весившая сорок два килограмма, откинулась в шезлонге, поджав под себя одну ногу, словно кузнечик, а через короткий ежик волос просвечивает солнце, создавая над головой нимб, как у святой. Такая хрупкая, беззащитная... и такая сильная.
Когда лекарства перестали помогать, я вызвала «скорую».
— Что с больной? — поинтересовалась диспетчер.
— Рак, четвертая стадия.
— И что вы от нас хотите, чтобы мы приехали и поставили клизму?
— Нет, я хочу, чтобы вы вспомнили, что давали клятву Гиппократа, и облегчили страдания человека.
Надо ли говорить, что меня не услышали?
Мы снова поехали в институт имени Герцена.
Моя подруга Ксения, которая работает там врачом-анестезиологом, договорилась о компьютерной томографии. Пока ждали результата, она бегала по начальству, умоляя положить маму к ним. Отказали. Томограф выявил у мамы спайки кишечника.
— Это хирургический диагноз, — сказала Ксения, — с ним надо обращаться в Боткинскую больницу, они обязаны принять.
— Поступайте как считаете необходимым, — откликнулась мама, — конец все равно один.
Нам повезло: в приемном покое Боткинской дежурил молодой доктор — чуткий, деликатный, внимательный. Мамин диагноз звучал как приговор, но он все же принял решение положить ее в хирургическое отделение. Зато лечащий врач с редким именем был крайне недоволен: «Ну и зачем вы здесь? Везли бы к врачу, который ее оперировал, он лучше меня знает, что там ей отрезал».
Доктор, понимая безнадежность ситуации, практически не появлялся в маминой палате. Его все раздражало. А пожилые медсестры маму узнали и помогали всем, чем могли. Я больше не переживала, возвращаясь ночевать домой, была уверена: к маме подойдут, проследят за капельницей, подадут воды.
В соседнюю палату приходил священник, служил молебен. Я предложила маме:
— Давай и к тебе пригласим отца Кирилла из нашей Фирсановки.
— Не знаю...
