—И откажешься?
—С какой стати? Буду работать.
И вот читаю: «Пимен — Золотухин». Ну что ж, Пимен так Пимен. Хотя мечтал о Самозванце. Проходил свои сцены и говорил Любимову: «Все, пошел к евреям». Так мы шутили, когда я отправлялся в соседний зал, где репетировал Иосиф Райхельгауз, он ставил у нас спектакль по пьесе Злотникова «Сцены у фонтана».
Однажды в дверях возникла любимовская помреж:
—Валерий, тебя шеф зовет.
—Зачем? Я свои сцены с Пименом уже отыграл.
Но пошел. Любимов говорит: —Кузькин, почитай Самозванца.
А на роль был назначен Леня Филатов.
Услышал это и нагло заявил:
—Шеф, вы сейчас исправили свою ошибку в распределении ролей.
Кузькиным Юрий Петрович стал меня звать после того, как я сыграл главную роль в многострадальном спектакле «Живой» по повести Бориса Можаева. В 1966 году ее опубликовал «Новый мир», и Смехов с Высоцким, придя в гости в нашу с Ниной коммуналку, взахлеб хвалили эту деревенскую прозу, говоря: «Тебе это надо сыграть». Спектакль неоднократно закрывали, но проходило время и Любимов его восстанавливал. «Живой» стал без преувеличения легендой театра, а я попал в разряд бесспорных лидеров труппы.
К тому моменту я уже много снимался в кино, но Любимова мои успехи не убеждали. Он всегда относился к кинематографу как к отхожему промыслу, халтуре, может потому, что у него самого с кино отношения не сложились. И отпускал он актеров на съемки с большим скрипом.
С нами Юрий Петрович в те времена вел себя демократично, часто приглашал домой, его жена Людмила Васильевна Целиковская и теща — оперная певица — накрывали роскошный стол. Однажды мы собрались у него, когда на экраны вышел фильм «Пакет», где я сыграл главную роль. Людмила Васильевна и ее мать пели мне такие дифирамбы, что после этого отпрашиваться на съемки стало гораздо легче. К мнению жены Любимов прислушивался. Именно она — абсолютная звезда советского кино — помогла ему получить театр и карт-бланш на три года проводить в нем любые преобразования, чтобы вернуть публику.
Для начала Юрий Петрович поувольнял весь старый состав труппы. Служил там такой красавец Александр Шворин (играл Марка в «Летят журавли»). Он пробовал жаловаться наверх, писал, что в театр пришла какая-то банда. Но в итоге все-таки вынужден был уйти.
Любимова не трогали, не зря у Людмилы Васильевны было прозвище Целиковская-цековская, она действительно открывала двери кабинетов самых высоких начальников и нередко спасала мужа. Мужчины ее обожали. Помню, крепко «принявший на грудь» Давид Самойлов кричал: «Люська, я за тебя на войне строчил из пулемета, а, б..., не за Сталина с Лениным!»
Ко мне она относилась очень тепло, но это не делало меня ближе к Любимову.
Я никогда не позволял себе переходить грань, которая, по моему мнению, должна существовать между актером и его начальником — режиссером, в кабинете Любимова появлялся, лишь когда меня туда приглашали. Наблюдая, как Губенко на репетициях подходил к Юрию Петровичу, закуривал его сигареты, узнав, что Николай живет в квартире шефа, я предчувствовал: добром это панибратство не кончится. И через несколько лет оказался прав. Юрий Петрович — начальник — мог позволять себе многое, а мы — нет.
Репетиции были всегда кровавыми, на «Живом» Любимов буквально делал из меня отбивную котлету. «Ты — деревенский парень, — орал он, — а не знаешь, как говорить монолог о корове?! Еще раз!»
Я никогда на него не обижался, обиды мешают «дело делать».
Да и сам Любимов по окончании экзекуции говорил: «Что вы на меня обижаетесь? Работа есть работа».
Если что-то не получается, я не перекладываю вину на режиссера или партнеров. Мне легче работать в согласии, а не в противоречии. Зина Славина, напротив, всегда ругается, она так себя заводит и выигрывает. А я не люблю конфликтовать, я стелюсь под режиссера, партнеров. Ведь жизнь актера в театре — это невидимые миру слезы.
У Шацкой, в отличие от меня, характер резкий. Она никогда не спускала Любимову крика, отвечала так, что не приведи господи. Ее судьба в театре складывалась не гладко. Еще и потому, что рядом работали Алла Демидова и Зина Славина. Нина долго ждала свою роль и дождалась: «выстрелила» булгаковской Маргаритой, стала секс-символом, хотя никакого секса на сцене в спектакле «Мастер и Маргарита» не наблюдалось и в помине, достаточно было показать обнаженную спину Шацкой, ее совершенные формы, чтобы зал захлебнулся от восторга.
Никогда не просил Любимова за жену, может, и зря.