Рвота, судороги, слабость — в ближайшей больнице никак не могли понять, что со мной.
— Здесь больно? — спрашивает очередной врач, нажимая на живот. А я ответить не могу, потому что меня от его прикосновения опять выворачивает наизнанку.
— Дайте попить, — сиплым от жажды голосом прошу медсестер.
— Пока диагноз не поставили — нельзя.
Я лежала на кровати и чувствовала себя обезьянкой в зоопарке: женщины рядом вполголоса, но не особенно стесняясь, обсуждали мои фильмы, «Ледниковый период»... А мама в это время умоляла главврача: «Доктор, я только что похоронила сына. Не дайте потерять дочь!» На какое-то время я отключилась.
В себя пришла от жуткого холода. Пытаюсь поднять голову и понимаю, что лежу абсолютно голая на железной каталке. Спрашиваю у санитарки: «Где я?»
Она, не говоря ни слова, уходит.
Меня охватила паника. Я не знала, что на каталке меня перевезли в реанимацию. На миг показалось: я тоже умерла и нахожусь в морге.
Вытащил меня из этой больницы Саша Абт. Мама ему позвонила, когда поняла, что врачи не знают, что делать. Он поднял на ноги если не всю Москву, то точно половину, перевез в платную клинику, где меня тут же начали готовить к операции — было подозрение на панкреатит, я похудела на семь килограммов, питание вводили уже через трубку. Но выяснилось, что оперировать нечего, — это была просто реакция организма на жуткий стресс.
Понемногу я пошла на поправку.
Из больницы выписалась совершенно сломленная. Боль от расставания с Макаровым казалась теперь комариным укусом. Господи, да как вообще я могла переживать из-зтой ерунды! Должно же было свалиться на меня такое горе, чтобы я научилась понимать, что в жизни важно, а что нет.
Почти равнодушно смотрела на броские газетные заголовки: «Настя Макеева пыталась покончить с собой», «Актриса Макеева не смогла пережить гибель брата и расставание с Алексеем Макаровым». Было жаль родителей — им приходилось несладко от этих сплетен и домыслов.
Впрочем, с родителями тогда вообще было непросто. Казалось бы, смерть брата должна была еще больше укрепить нашу связь, ведь кроме меня и внука Давида у них никого не осталось.
Но с каждым днем чувствовала, что мама и папа отдаляются от меня, что я перестаю их понимать. Пыталась утешать маму:
— Не плачь, родная, все будет хорошо.
В ответ слышала:
— Не будет. Мы сейчас с тобой сидим и разговариваем, й сын гниет в могиле.
Что тут возразишь? Да, это правда. Даня умер, мы больше никогда его не увидим. Любые слова утешения здесь покажутся фальшивыми. И дальше мы просто плакали вместе.
Однажды я посмотрела на родителей и ужаснулась. Вместо моложавых, крепких, полных сил людей, какими я привыкла их видеть, передо мной сидели два старичка.
По совету подруги отправила их в реабилитационный центр в Звенигороде и сама тоже возобновила беседы с психологом.
Потихоньку, шаг за шагом, я начала выкарабкиваться из пропасти. Нервы и мозги постепенно приходили в порядок. Я стала чаще выходить на люди, в свой день рождения даже заказала столик в ресторане и отважилась собрать гостей.
«Отлично выглядишь», — говорили старые знакомые.
Выглядела я и правда неплохо, но внутри была словно сжатая до предела пружина. Смерть брата подкосила меня очень сильно. Работа в мюзикле, которой я так гордилась, превратилась в пытку. Там по сюжету мать находит пропавшего сына через много лет. Было невыносимо стоять за кулисами и слушать арию: «Есть у Эрмины сын, у Бенедетто — мать».
Моя мама больше никогда не сможет обнять своего сына.
Я была настолько поглощена своим горем, что возможность какой-то личной жизни не рассматривала даже теоретически. Предложения коллег присмотреться к тому или другому парню воспринимала как бестактность. Единственным, кого подпустила к себе близко, был Глеб.
Я понятия не имела, что он тоже ходит на кастинги «Монте-Кристо». И вот когда начались репетиции, мне сказали: «Такого замечательного мальчика утвердили на роль Фернана, чудный голос. Приди пораньше, послушай, как прекрасно поет».
Я пришла и с радостью обнаружила, что этот «мальчик Глеб. Общались мы много, но только по профессиональным вопросам.