А о том, какую цену я заплатила за нарушенный обет, мне еще предстоит рассказать.
Первой, самой малой платой оказалась кража сумки. Она висела в прихожей — со всеми документами и гонораром, на который нам с сыном предстояло жить в течение полугода. Убегая играть во двор, Владик не закрыл дверь — и этим воспользовались. Я схватила телефон и начала набирать номер. И только когда палец застыл на последней цифре, поняла, что звоню Жене Фомину — начальнику транспортного отдела театра. Спроси кто-нибудь меня тогда, почему именно ему, объяснить бы не смогла. Ну, подвозил меня, оказавшуюся в то время «безлошадной», несколько раз после спектакля до Долгопрудного, выпили вместе как-то по чашке чая у меня на кухне — вот и все отношения.
Женя примчался меньше чем через час: «Давай думать, кто мог это сделать?»
Забегая вперед, скажу, что воровку мы вычислили и документы вернули, а с деньгами пришлось проститься — укравшая сумку женщина успела их потратить.
Я человек не меркантильный и в другой ситуации вряд ли бы стала убиваться из-за такой пропажи, но тогда, после ухода Актера...
Я казалась себе разбитой на кусочки, а теперь по этим мелким кусочкам еще и били молотком.
Женя начал возить меня домой после каждого спектакля. Иногда я смотрела на него из окна гримерки: стоит возле машины, поглядывает на дверь, лицо — как у ребенка, которому вот-вот подарят что-то необыкновенное.
Но стоило мне появиться в дверях, Фомин тут же напускал на себя сердитость: «Аронова, ну ты едешь или нет? Сколько можно собираться?!»
Меня это забавляло и трогало. Взрослый мужчина, старше меня на пятнадцать лет, а ведет себя как влюбленный первоклассник.
Вскоре я начала находить по утрам под дверью белые лилии. Выведав у кого-то в театре, какие цветы я больше всех люблю, Женя тратил на них всю зарплату. Чтобы привезти букет до того, как я проснусь, ему приходилось ни свет ни заря мчаться из Москвы в Долгопрудный. И это при том, что накануне вечером он, доставив меня домой, к себе возвращался далеко за полночь. Однажды рядом с букетом я обнаружила флакон духов «Кензо». О том, что на протяжении нескольких лет пользуюсь только ими, я Фомину не говорила...
Мне всегда нравились яркие мужчины.
Такие, что мгновенно притягивали к себе все взгляды, в минуту становились душой любой компании. Способные подать себя, умеющие красиво говорить. Женя оказался совсем другим, но я все чаще вспоминала мамины слова, которые она сказала незадолго до смерти: «Ты будешь счастлива, когда в твою жизнь приду я, но только в мужском обличье. Когда рядом появится человек, который будет любить тебя так же сильно, как я, и принимать любой, зачастую даже не понимая, что движет твоим настроением и поступками».
Как-то я задержалась после спектакля и в Долгопрудный мы приехали едва ли не под утро. Когда Женя остановил машину возле подъезда, я сказала: «Ну чего тебе ехать сейчас в Москву?
Оставайся у меня. В комнате Владика есть большой диван — там тебе и постелю».
За завтраком мы решили, что ему стоит переселиться ко мне до тех пор, пока не отремонтируют мою машину. Три месяца Женя спал на диване в комнате Владика. Он терпеливо ждал, когда я, наконец, буду готова принять его любовь. И такой день, вернее ночь, настала.
Это было в мае, а в августе мы поехали в Анапу. Фомин хотел познакомить меня со своими родственниками. В качестве жены. По сути, мы отправились в свадебное путешествие.
Женя учил Владика плавать, они играли в волейбол, бегали наперегонки по пляжу, а я смотрела на них и чувствовала, как все внутри наполняется покоем.
Прошло чуть больше недели, когда сын, обняв меня за шею, прошептал на ухо:
— Мама, а можно я буду звать дядю Женю папой?
За свои семь лет Владик ни разу не спросил, где его отец, и мне казалось — одной меня ему вполне достаточно.
Как же мало я понимала!
Сглотнув подступивший к горлу ком, я сказала:
— Наверное, можно. Только давай посоветуемся с самим Женей.
Получив согласие, Владик облегченно вздохнул:
— Ну вот, теперь и у меня есть папа.
В тот вечер я уснула абсолютно счастливой.
А ночью мне приснился кошмар. Будто выглядываю из окна и вижу, как к моей машине подскакивают трое парней с бейсбольными битами и начинают колотить по окнам, дверцам, крыше. Я всегда относилась к автомобилям как к живым существам, потому ору: «Ей же больно! Прекратите! Остановитесь!»
Но кричу беззвучно, и парни меня не слышат. Удары обрушиваются снова и снова, летят ошметки краски, осколки стекла.
Утром пересказываю сон Жене и прошу поменять билеты: «Нам нужно немедленно возвращаться домой».
Он не спорит, не говорит «Я не верю в предчувствия», не убеждает остаться. Собирается и едет в кассу.
Возвращается ни с чем — достать в августе билеты на поезд, следующий в Москву, невозможно. Три дня до отъезда я хожу сама не своя.
Наконец мы садимся в вагон, но пружина внутри меня, кажется, сжимается еще больше. Нервным напряжением я объясняю себе и накатывающую волнами дурноту, и отвращение к еде.
В косяке входной двери зияет дыра. Воры вынесли все: одежду, постельное белье, посуду. Даже портфель и тетрадки Владика, которые мы купили перед отъездом. Всюду разбросаны книги — в них, видимо, искали деньги. По открытым страницам ползает наша черепаха.
Меня мучают тошнота и рвота, нестерпимо болит правый бок, но я твержу себе: «Это от стресса, это пройдет!»
— и мечусь по соседям, выспрашивая, не крутился ли кто подозрительный возле квартиры. Наконец узнаю: несколько дней назад какой-то парень долго звонил в дверной звонок и спрашивал у сидевших внизу бабушек, где я. Они, не держа в головах ничего дурного, доложили: уехала на юг, вернется через неделю. По описанию старушек я поняла: визит наносил мой бывший одноклассник Коля. Тот самый, которому я не раз помогала и который клялся мне завязать с наркотиками.
В его квартире и в квартирах еще двоих моих одноклассников оперативники нашли почти все украденные вещи. Менять их на «дурь» парни собирались постепенно.
Вечером мне стало совсем плохо. Женя вызвал «скорую». Чтобы поставить диагноз, врачу оказалось достаточно одного взгляда: «Гепатит.
