В Москву мы вернулись вместе, и вскоре Лулу (это прозвище я ему придумала) стал бывать у нас в доме. Сначала на правах Маниного друга, а потом — и жениха.
Когда Улугбек предложил выйти за него замуж, я, не задумываясь, ответила «да». Посиделки с подружками, конкурсы чтецов, на которые меня постоянно отправляла школа и к которым я готовилась самым серьезным образом, занятия музыкой, танцплощадка, куда я мчалась сломя голову, — все это теперь осталось в прошлом. Я видела себя хозяйкой большого дома, окруженной кучей детишек, — и все как один похожи на Лулу. Было лишь одно досадное обстоятельство — чтобы нас расписали, мне должно было исполниться шестнадцать.
Внешне к раннему замужеству дочери мои родители отнеслись спокойно.
А что им, собственно, оставалось? Запереть меня? Так я сбежала бы! Мне объясняли, что значит быть восточной женой: полностью зависимой от мужа, беспрекословно выполняющей все сложившиеся в его семье правила, соблюдающей обряды, традиции.
Я упрямо твердила:
— Все это ерунда. Главное, что мы любим друг друга.
И каждый раз слышала:
— Хорошо. Делай как знаешь, но помни: мы тебя предупреждали.
Через полгода после нашего с Лулу знакомства в Москву приехали его мама и старшие братья — официально просить моей руки. Сватовство состоялось, и в узбекском городе Ургенч для молодой семьи начали строить дом.
Конечно, Улугбеку было мало наших «детских» отношений: прогулок за ручку, объятий, поцелуев, но на близость он решился только тогда, когда, получив благословение с обеих сторон, мы стали женихом и невестой.
Лулу был очень бережен и нежен.
И наверное, я должна быть благодарна судьбе за то, что моим первым мужчиной стал не сверстник, а человек вдвое старше — опытный и умелый.
До шестнадцатилетия оставалось всего полгода, когда я поехала в подмосковный молодежный лагерь «Ювента» в Мытищах — последнее незамужнее лето мне хотелось провести среди сверстников. Первое, что извлекла из чемодана по прибытии, было фото Улугбека в форме морского пехотинца.
Портрет занял почетное место на тумбочке. Но уже через неделю я поймала себя на том, что вспоминаю о будущем муже, только когда вижу этот снимок. В «Ювенте» мне открылась совсем другая жизнь — ребята писали стихи, музыку, ставили спектакли. И с каждым днем я все отчетливее понимала: «Это мое! То, чем я хотела бы заниматься». Хозяйкой дома, по которому бегают дети, я себя больше не видела.
Мы встретились на другой день после моего возвращения из «Ювенты». Помню его счастливые глаза, раскинутые для объятий руки и свои слова: «Лулу, я больше тебя не люблю».
Он стоял передо мной на коленях, плакал, умолял одуматься, а в моем сердце не было ни жалости, ни раскаяния.
Через несколько лет, когда начнутся репетиции спектакля «Царская охота», мой главный учитель в профессии Владимир Владимирович Иванов скажет: «Нет никого страшнее разлюбившей тебя женщины». Я вспомню себя ту, пятнадцатилетнюю, и соглашусь.
Окажись на месте Улугбека другой, наверняка возненавидел бы меня и начал мстить. За то, что пришлось объясняться с родней и соседями, так и не дождавшимися, когда юная москвичка войдет женой в новый дом, за то, что он, взрослый восточный мужчина, стоял перед девчонкой-соплячкой на коленях. Другой бы возненавидел, а Лулу простил...
Несколько лет назад он приезжал в Москву. Мы встретились как два дальних родственника, которые когда-то жили по соседству, дружили, а потом разъехались в разные концы и долго не виделись.
