Мне больно и горько, что сегодня мой сын отбывает срок за преступление, которого не совершал. Но еще больнее и горше знать, что в представлении людей он остается таким, каким его нарисовала не гнушающаяся самой дикой ложью «бульварная» пресса. Эти публикации бросили тень на всю нашу семью, на весь род, а потому я просто обязан рассказать правду...
...Себя здесь можно за дверьми
Взять и оставить,
Решетки только от тюрьмы
Не стал бы ставить.
Причалом между двух миров
Хочу остаться,
Я не могу меж снов и слов
Опять теряться.
Эти строки написаны моим старшим сыном за несколько лет до трагедии, приведшей его в тюрьму. Борис будто предвидел собственную судьбу, боялся ее, пытался воспротивиться.
Сборник «Утренний дождь», куда помимо стихов вошли новеллы, сказки и киноповесть, сын подготовил к печати сам, но изданием пришлось заниматься уже мне. Книга увидела свет через три месяца после ареста Бориса и за полгода до вынесения приговора, по которому он получил девять лет за убийство.
Убийство, которого не было...
Трагедия случилась в первый день 2009 года. За нее тут же ухватились «желтые» газеты, устроив вакханалию. Авторы статей будто соревновались, кто представит Бориса большим упырем и нелюдем: «нанес лежащей жертве девять ударов кухонным топориком», «тушил окурки о бездыханное тело». Иные издания, не довольствуясь публикацией своих извращенных фантазий, пускались в морализаторство: дескать, вот до чего доводит сибаритский образ жизни, устраиваемый представителями нашей богемы своим отпрыскам! Вот чем заканчиваются вседозволенность и попустительство!
Нам с женой в ту пору было не до чтения газет. Едва придя в себя от известия об аресте Бориса, бросились искать адвокатов.
В перерывах между встречами с кандидатами в защитники отвечали на звонки людей, хорошо знавших и старшего сына, и всю нашу семью: «Что за бред они пишут! Борька не мог убить человека!» В ответ устало вторили: «...не мог, конечно, не мог...»
Те, кто приклеил Борису ярлык «мажора»-монстра, вряд ли представляют, как далеки от истины. Вина, а точнее — беда сына только в том, что он оказался неприспособлен к этому миру: слишком открыт, слишком раним, слишком совестлив. «Человек без кожи» — это про него. Прибавьте к названному непомерное чувство долга — долга старшего сына продолжать актерскую династию Ливановых, долга быть успешным, удачливым, знаменитым. Никому и ничего он не был должен! Хоть и получил имя в честь деда, названного самим Станиславским «громадным, невиданным бриллиантом», хоть и слышал с малых лет о том, как поразительно похож на Бориса Ливанова-старшего...
Помимо актерского таланта бог наградил сына и литературным, и художественным даром, но он выбрал профессию прадеда, деда и отца.
Если бы Борис изначально посвятил себя написанию стихов, новелл и сказок, возможно, его жизнь сложилась бы по-иному. Если бы начало его работы в кино не пришлось на девяностые — проклятые годы, когда прекрасные фильмы умирали на полках, не показанные зрителю... Если бы на его пути не встретилась женщина, посланная, должно быть, самим дьяволом... Если бы, если бы... К сожалению, биография, как и история, не имеет сослагательного наклонения.
Мне больно и горько, что сегодня сын отбывает срок за преступление, которого не совершал.
Но еще больнее и горше знать, что в представлении людей он остается таким, каким его нарисовала не гнушающаяся самой дикой ложью «бульварная» пресса. Эти публикации бросили тень на всю нашу семью, на весь род, а потому я просто обязан рассказать правду. И о своих родителях, и о себе, и о сыне...
Раннее детство осталось в моей памяти отдельными фрагментами — будто вырезанные из разных мест киноленты кадры. Отчетливо и без провалов помню себя с шестилетнего возраста, точнее — с двадцать второго июня 1941 года, когда мы с отцом, мамой и моей сестрой Наташей слушали речь Молотова о нападении фашистской Германии на Советский Союз. В этой самой квартире на Тверской, где я живу с семьей до сих пор. Достаточно прикрыть глаза, как перед мысленным взором встает картина: из окна с отдернутой занавеской в комнату падает сноп солнечного света, отец, опустив голову, сидит на стуле перед приемником «Филипс», мама стоит в дверях, прижав руки, сжатые в кулаки, к груди...
В тот же день Борис Ливанов пошел в военкомат, где написал заявление: «Прошу зачислить меня в ряды действующей армии и отправить на фронт».
