Первые три года после развода мы с Настей часто встречались. Я водил дочку в кино, в парк, на спектакли детских театров. Алина запретила нам видеться, когда узнала, что в моей новой семье родился ребенок. Мой старший сын Борис. Борька...
А в девятнадцать лет Настя пришла ко мне сама. Накануне собственной свадьбы и, как она сказала, «по зову души». Мы, заплакав, обнялись, а потом долго-долго разговаривали. И я увидел перед собой близкого не только по крови, но и по духу человека. Все-таки до семи лет мне многое удалось вложить в дочку.
Спустя полгода после встречи, последовавшей за долгой разлукой, Настя объявила:
— Папа, скоро ты будешь дедушкой.
Моя жена Лена в это время тоже ждала ребенка. И тоже мальчика. Срок у обеих примерно одинаковый. Я Настасью в шутку предупредил:
— Родишь племянника раньше, чем на свет появится дядя, — не прощу.
Она рассмеялась:
— Обещаю сделать все возможное, чтобы такого не случилось.
Обещание сдержала: мой младший сын Коля старше моего же внука Володи на целый месяц.
Рассказом о первом браке я нарушил хронологию повествования, перескочив через большой отрезок жизни, проведенный в родительском доме. А между тем там происходили удивительные события и люди там бывали уникальные — великие, легендарные личности: Василий Иванович Качалов, которого отец считал своим учителем в профессии и в честь которого был назван я, Александр Петрович Довженко, Михаил Михайлович Тарханов, Николай Константинович Черкасов, Петр Петрович Кончаловский, Валерий Павлович Чкалов, Борис Леонидович Пастернак.
О последнем — разговор особый. Его с нашей семьей связывали долгие годы дружбы.
Отец познакомился с Пастернаком в 1934 году, на первом съезде советских писателей. В конце тридцатых МХАТ собирался ставить «Гамлета», но имевшиеся варианты перевода мало подходили для сцены. В 1939 году перевод этой шекспировской пьесы закончил Пастернак. Текст понравился и отцу, и художественному руководителю театра Немировичу-Данченко, которому Борис Ливанов сразу же принес пьесу.
Владимир Иванович сказал: «Вы знакомы с автором, вам играть в спектакле главную роль — вот и поработайте вдвоем над текстом с прицелом на инсценировку». Поэт и актер взялись за дело с энтузиазмом — трудились самозабвенно, увлеченно — и за этим творческим процессом сильно сдружились. Спустя несколько лет, уже после войны, когда в издательстве «Детгиз» увидит свет новая редакция перевода, Пастернак напишет на подаренном отцу экземпляре: «Борису, с которым мы вместе варили это варево».
К сожалению, публика Бориса Ливанова в роли Гамлета так и не увидела — спектакль был запрещен «лично товарищем Сталиным». Его распоряжение было доведено до труппы, когда шла генеральная репетиция, актеры на сцене были в гриме, в костюмах...
То, что «вождь народов» относится к шекспировской пьесе с опасением, если не сказать страхом, отец понял в сороковом году — на приеме в Кремле, устроенном в честь первых лауреатов Сталинской премии.
Артист Ливанов был награжден ею за роль князя Пожарского в фильме «Минин и Пожарский».
Я столько раз слышал рассказ об этой встрече, что кажется, будто на ней присутствовал.
Сталин сам подошел к отцу и, предложив ненадолго оставить коллег-лауреатов, провел в конец зала. Они беседовали в течение часа. Время от времени Хозяин чуть поднимал руку — тут же появлялся человек с подносом, на котором стояли две наполненные коньяком рюмки. Большую официант ставил перед отцом, маленькую — перед Сталиным.
Они выпивали и возвращались к разговору. Много говорили именно о «Гамлете». Иосиф Виссарионович расспрашивал о трактовке пьесы режиссером, о том, каким отец видит своего героя: сильным или слабым? А безумие? Гамлет так до конца и притворяется безумным или на самом деле сходит с ума?
Прошло минут сорок после начала беседы, когда отец ощутил на своем плече чью-то тяжелую руку. Обернулся. Железная длань принадлежала человеку, который все это время безмолвно стоял у Ливанова за спиной. «Товарищ, мы вам мешаем?» — спросил Сталин чекиста, решившего, видимо, что отец злоупотребляет вниманием и временем вождя. Реакции «товарища» отец не видел — когда оглянулся, того уже не было. Как говорится, «след простыл».
Когда аудиенция была окончена, Сталин и Ливанов подошли к столу, за которым сидели актеры.
