Объехали в тот вечер всех его друзей. Коротко представив: «Это Марья», Антон усаживал меня в уголке, а сам присоединялся к серьезному мужскому разговору. Позже выяснилось: эта поездка была смотринами. У друзей Антона я получила одобрение и была зачислена в негласный список «бандитских жен».
Все парни в районе знали, чья я девушка, и догадывались, чем может грозить даже пристальный взгляд в мою сторону. Теперь большинство приятелей, завидев меня, переходили на другую сторону улицы, на дискотеках я стояла у стенки. Впрочем, одно исключение все же было.
Антон подвез нас с подружкой к школе, проводил до зала, где должен был начаться вечер, «засветился», дав знать, под чьей мы охраной, и отбыл.
Самому ему присутствовать на «детском мероприятии» было не по статусу.
Зазвучали первые аккорды красивой медленной музыки, я приготовилась со скучающим видом рассматривать топчущиеся пары, как вдруг увидела прямо перед собой Колю Берсенева — старшеклассника из соседней школы. Схватив за руку, он выдернул меня из толпы. Я изумленно вскинула брови:
— Ты разве не знаешь, чья я девушка?
— Знаю.
— И тебя это не смущает?
— Нисколько.
Такая дерзость была мною оценена — и мы закружились в танце. Однако с каждой минутой мне становилось все больше не по себе: вдруг кто-нибудь шепнет Антону про «проступок» Берсенева?
К счастью, стукачей не нашлось, выяснение отношений не состоялось, и вскоре я забыла о Коле.
Антон был старше меня всего на полтора года, но в нем присутствовал какой-то мощный стержень, делавший его очень взрослым. В свои семнадцать он был МУЖЧИНОЙ. Мудрым, отвечающим за каждое слово и не способным на подлость. Кто-то может упрекнуть меня в том, что романтизирую хулигана, но я знаю другое: этот человек меня многому научил. Например, разбираться в людях. Казалось, он просвечивал чужие души рентгеном, и я не припомню случая, чтобы Антон ошибся. Я же была настолько импульсивной и открытой, что могла чуть ли не первому встречному начать выбалтывать свои тайны... Антон никогда меня не обрывал — отводил в сторону и тихо наставлял: «Марья, ты чего распелась-то?
Он чужой, при чужих базар надо фильтровать». Я ценила его деликатность — подобные замечания Антон делал только наедине.
Еще меня поражала его чистоплотность. Я ни разу не видела Антона в грязном или мятом костюме, с сальными волосами. Идеальная стрижка, белоснежные зубы, легкий запах дорогого одеколона. В ресторане или кафе, куда мы приезжали, официанты тут же бросались полировать выбранный нами столик и застилать его идеально чистой скатертью. Знали: этому клиенту может испортить настроение самое крошечное пятнышко. Педантичную страсть к порядку Антон привил и мне.
Я открывала его день за днем и влюблялась все сильнее. Ни о чем и ни о ком, кроме Антона, думать не могла.
Сидела на уроках и прислушивалась: ага, вот взвизгнули шины резко затормозившей возле школы машины, вот на одной ноте завопил клаксон. Ответ учителя на вопрос «Можно выйти?» даже не успевала услышать, поскольку уже мчалась, перепрыгивая через три ступеньки, вниз по лестнице.
Мы ехали обедать в кафе, потом гуляли или колесили на машине по району. Иногда Антон командовал: «Марья, постой здесь!» — и куда-то уходил, а вернувшись, оттирал кроссовки от капель крови. Если я, закатив глаза, выдавала что-то вроде «Оп-я-ять! Когда же это закончится?» — он обрывал: «Это мужские дела — тебя они не касаются».
В районе меня звали не иначе как «Марья Антоновская». Через пару месяцев после знакомства Антон привел меня к себе домой. Представил маме и отчиму: «Это Маруся, моя будущая жена».
С каждым днем кольцо контроля и опеки, которым окружил меня Антон, становилось все плотнее.
Вырваться из него было невозможно. Да я и не хотела вырываться! Когда Антон порывисто привлекал меня к себе и шептал: «Марья, как же я тебя люблю!» — сердце заходилось от счастья и восторга. В этом признании была такая искренность, какой не нашлось бы и в сотне стихов.
Если бы не приступы бешеной ревности, которой Антон изводил и себя, и меня... Поводом для вспышки могло быть что угодно — адресованная другому улыбка, визит к подруге, на который я не получила от него разрешения. Антон кричал, мог грохнуть об пол стакан, полоснуть себя ножом по руке. Но меня никогда даже пальцем не тронул. Еще в самом начале наших отношений я сказала ему:
— Как бы я тебя ни любила, если ты хоть раз ударишь меня — уйду и больше не вернусь.
— Неужели ты думаешь, что я смогу поднять на тебя руку?
— в интонации проскользнула то ли растерянность, то ли обида. Антон это тоже, наверное, заметил, потому что сразу добавил в голос жесткости: — Хочу, чтобы и ты для себя тоже кое-что уяснила: я за тобой никогда бегать не буду.
Бегать Антон определенно бы не стал, но если чувствовал, что виноват, шел на примирение первым. Прощения просить не умел — все его извинения заключались в пяти словах: «Ну птичка моя, ну елы-палы...»
Я таяла, как снег весной, и прощала. И грубые слова, и беспричинную ревность.
Через полтора года после нашего знакомства Антона арестовали.
За участие в разбойном нападении. Подсознательно я понимала: это могло произойти в любую минуту, но известие об аресте вызвало шок. Часами стояла возле стен СИЗО на Красной Пресне в надежде увидеть в одном из окон его лицо. Все карманные деньги тратила на передачи. Отдежурив у СИЗО, шла к его матери. Теперь нас объединяла общая беда, в которой мы поддерживали друг друга, старались найти слова утешения.
Обратиться за помощью к отцу у меня и в мыслях не было. Не только из-за того, что отношения между нами по-прежнему были далеки от доверительных, — Антон никогда не принял бы эту помощь, она противоречила его понятиям.
