Клянчить деньги у родителей мне было стыдно. В начале девяностых настали тяжелые времена. В год развала Союза мне стукнуло пятнадцать, старшему брату Сергею — восемнадцать. Отец возглавлял отдел в Министерстве военно-морского флота, мама работала инженером в одном из московских НИИ. Зарплаты им перестали платить одновременно. Как-то вечером родители обсуждали, что делать, чтобы не умереть с голоду, а я, слышавший их разговор, всю ночь не спал — мучила совесть, что сижу у «стариков» на шее. Любая реплика отца, даже сказанная без всякого заднего смысла: мол, пацаны совсем обносились, обоим нужны куртки на осень, воспринималась мной как намек — вот нахлебники!
В девяносто третьем родители, не выдержав, уволились с работы и уехали в свой домишко в Тульской области, заниматься сельским хозяйством.
Поначалу местные толпами ходили смотреть, как москвичи на земле хозяйствуют. И возвращались к своим огородам в полной уверенности: ничего у этих городских белоручек не получится. Получилось, однако! В первый же год родители и кроликов, кур-гусей развели, и урожай огурцов-помидоров большой собрали. Подкормленные отцом по всем правилам агротехнической науки деревья ломились от яблок. Батя нагрузил ими прицеп, сел за руль старенькой «копейки» и привез в Москву. Поставил нас с Серегой торговать у метро. Поначалу чувствовали мы себя в роли продавцов неуютно: озирались по сторонам — не смеется ли кто. А отец прикрикивал: «Андрей, чего стоишь как пижон! Давай, торгуй нормально! Зазывай покупателей!» Мало-помалу мы с братом в процесс втянулись — и за несколько дней продали антоновки на три тысячи долларов.
Сумасшедшие по тем временам деньги. На какое-то время совесть меня грызть перестала: как ни крути, а в пополнении семейного бюджета я поучаствовал. До весны мы как-то протянули на поставках с деревенского подворья, а тут я и аттестат об окончании Московской школы художественных ремесел получил. Теперь мог заниматься тем, что любил больше всего, к чему чувствовал призвание — писать картины, да еще и получать за это деньги. Так мне казалось. Разведав «конъюнктуру», я приуныл: спросом у владельцев художественных салонов пользовались исключительно матрешки и расписные деревянные яйца. Именно их охотно покупали хлынувшие поглядеть на победившую в России демократию иностранцы. Наступив на горло собственной песне, я в течение недели корпел над заготовками.
Расписал матрешку, два яйца и понес их в салон. Яйца у меня не взяли, сославшись на «затоваривание данным изделием», а за матрешку отвалили... два доллара.
Стало ясно: с творчеством придется повременить. Сначала нужно наладить бизнес, который бы кормил-одевал, а уж потом вставать за мольберт. На удивление быстро подвернулся и подходящий вариант. Знакомая моей тогдашней подружки, врач-стоматолог одного из частных кабинетов, поссорилась с владельцем и сказала, что готова уйти, прихватив весь персонал, в другое место. Мы с братом взяли в аренду полуразвалившийся детский сад, заняли денег на ремонт, на оборудование (доктор подсказала, где можно купить по дешевке) и принялись за дело. На прицепе отцовской «копейки» навезли стройматериалов, нашли хорошую бригаду.
Пропадали на «объекте» сутками: были и прорабами, и подсобными рабочими, и малярами-штукатурами.
К 1998 году клиника располагала четырьмя стоматологическими установками, солидным штатом врачей и среднего медперсонала. Неосвоенных площадей в бывшем детском саду оставалось предостаточно, расширяться было куда, и мы решили провести рекламную кампанию для привлечения новых клиентов. Перебирая актеров, которые могли бы сыграть в ролике, мы с Серегой остановились на кандидатуре Стаса Садальского. Я позвонил ему на радио, мы договорились о сотрудничестве. После нескольких встреч, проходивших за обсуждением сюжета, места съемки и размера гонорара «звезды отечественного кино», Стас спросил:
— Слушай, хочешь отъ...ть Тину Канделаки?
— А это кто?
— Она сейчас со мной эфир ведет.
Такая клевая девчонка: красивая, умная, заводная!
Я замялся:
— Не знаю. Наверное, нет. Ты меня лучше познакомь с Катечкой Новиковой, которая до этой Тины была. У нее такой сексуальный голос, и сама очень симпатичная — я фотографию в журнале видел.
— Да ты чего?! Какая Катечка?! Я уже Тине сказал, что познакомлю ее с классным парнем, суперолигархом. Ты послушай наш с Тиной эфир — про всех катечек сразу забудешь!
Эфир я послушал.
Визгливый голос Тины, ее манера тараторить мне не понравились категорически. Но Стас, когда я начал было делиться впечатлением, отрезал: «Ты ничего не понимаешь! Заезжай сегодня на студию, после эфира мы втроем идем в ресторан».
Я прибыл чуть раньше назначенного срока. Тина заканчивала вести передачу. Услышав шорох за спиной, обернулась. Посмотрела огромными, похожими на мокрые вишни глазами, чуть улыбнулась — то ли смущенно, то ли насмешливо. Эти взгляд и улыбка меня зацепили.
В ресторане Стас принялся оттачивать на мне свое остроумие. Тина хохотала. Почему-то подколки Стаса в мой адрес — и в тот первый вечер, и потом — доставляли ей большое удовольствие.
А в моей душе происходила серьезная борьба: с одной стороны, в сидящей напротив девчонке я видел угрозу своей рьяно оберегаемой свободе, а с другой — мне так хотелось заинтересовать ее своей персоной!
