Будешь всю жизнь сидеть нищая и ждать роли».
После училища, оказавшись в знаменитом Театре на Таганке, я поняла, что мама не так уж сгущала краски. Самым неприятным открытием для меня стал тот факт, что в театре почти ничего не зависит от твоих знаний, умений и таланта. Есть лишь одно условие, при котором ты будешь получать роли: надо нравиться режиссеру. Но и это тоже довольно ненадежно. Сегодня нравишься — завтра разонравилась. Например, меня брали в Таганку на две приличные роли, а потом почему-то стали давать только массовки.
Выяснять, что да почему, я не хотела — очень уж пугала перспектива ввязаться в запутанные театральные интриги.
Я старалась ко всем в театре относиться ровно. Ни с кем особенно не сближалась, но и не шарахалась от людей. Поэтому когда за мной начал ухаживать Валерий Сергеевич, восприняла это как шутку: ну подумаешь, за косички дергает, книжки приносит почитать. Кокетничает — но ведь звезды кокетничают всегда и со всеми. Ну сделал комплимент по поводу моей работы в спектакле «Москва—Петушки», так ко мне валом валили тогда с комплиментами: я там сидела между двумя столами на поперечном шпагате. Но все потом успокоились, а Золотухин — нет. Хотя сам-то он ведет отсчет своего интереса ко мне с «Братьев Карамазовых». Примерно за год до этого мне приснился сон: подхожу к театральному расписанию, а там написано, что я буду играть Грушеньку.
Проснулась и думаю: чтоб молодой актрисе, только что пришедшей в театр, дали Грушеньку? Ага, конечно! А еще Нину Заречную и Анну Каренину в придачу...
Но, видимо, не одного Золотухина впечатлил мой поперечный шпагат. Назначил-таки меня Любимов Грушенькой, хоть и в третьем составе.
До этого я целый год честно сидела в зале и по завету своего худрука из «Щуки» ждала...
«Вы что, думаете, придете в театр и запросто так сразу все получите? — вещал художественный руководитель нашего курса Юрий Вениаминович Шлыков. — Нет! Вы будете сидеть и ждать, когда кто-нибудь сломает ногу, не придет, заболеет, напьется или опоздает.
А вы — тут как тут! И тогда, может быть, вы понравитесь и вас заметят».
Мне удалось «высидеть» себе три или четыре спектакля. И во время одного из них Золотухин якобы услышал по трансляции женский голос и захотел увидеть его обладательницу. Эта его история, конечно, красивее моей.
Валерий Сергеевич приручал меня постепенно. Когда театр гастролировал в Донецке, предложил вместе с днем рождения Ивана Бортника отпраздновать и мой: мол, даты рядом и все будут только рады.
Праздновали в номере Золотухина. У нас у всех комнатушки были крохотные, а у него, народного артиста, «люкс». Я спела несколько романсов — для этого пришлось перестраивать золотухинскую семиструнную гитару. Бортнику так понравилось мое пение, что он бросился целовать мне колени и разбил лампу.
А Александр Трофимов, который в «Трех мушкетерах» сыграл Ришелье, так аплодировал, что разнес стекло в серванте.
Я была в центре внимания, пела, шутила, смеялась... Иногда ловила на себе внимательный взгляд Золотухина, но значения не придавала. Ну смотрит — и пусть себе смотрит. От меня не убудет.
А через несколько дней нашла на своем гримерном столике конверт, на котором было написано прямо по Достоевскому — «Ангелу моему, Грушеньке». Подумала, что реквизит. Заглянула внутрь, а там — триста рублей и записка: «Ирина Викторовна! Вот вам деньги, купите на них гитару. Долг вернете с первого гонорара, заработанного с помощью купленного инструмента».
