Высокий, загорелый, в отличной форме мужчина мужественного вида, в пестрой рубашке и ковбойских сапогах. Наверное, так и должен выглядеть после службы капитан американского авианосца, которого 50-летний Майкл Мэдсен сыграл в фильме Владимира Пасичника «Путь». Картина снималась в Китае, в тайских джунглях и в США, а на премьеру Мэдсен прилетел в Москву, где и встретился с нашим корреспондентом.
— В последнее время принято жаловаться на кризис.
Многие проекты заморожены, режиссеры и актеры простаивают. А у вас карьера буквально взмыла в гору — за последние пару лет в вашем списке прибавилось почти полсотни фильмов! Поделитесь секретом: чем вы прельщаете продюсеров?
— Да, как ни странно, я на своей шкуре никакого кризиса не почувствовал. Знаете, наверное, в чем штука? Когда денег полно, продюсеры могут позволить себе роскошь взять на роль одного из тех эффектных накачанных красавцев, которых в Голливуде пруд пруди, и делать из него звезду. А когда приходится считать каждую тысячу баксов, они предпочитают верняк. Знают, что я, как старый конь, борозды не испорчу! (Смеется.) И трюки, между прочим, я по-прежнему выполняю сам, можно сэкономить на дублерах.
Может, и глупо с моей стороны рисковать, но я считаю, что это часть моей профессии, слава-то ведь мне достается! Поэтому горжусь своими ранениями, как старый солдат. А раны, кстати, все эти вывихи и переломы с годами почему-то сильнее начинают болеть. Зато приятно, что денежки на карту капают и капают. Я научился вести им счет, зря на ветер не бросаю. Раньше транжирил на мотоциклы и машины, а теперь вот продал сразу три дорогих авто и из байков оставил себе один «Харлей» — оказывается, и одного достаточно. Честно говоря, мне далеко до гонораров Тома Круза, который может сняться пару раз в год — и порядок. Так что приходится брать количеством фильмов. Сколько бы я ни зарабатывал, мне нельзя останавливаться, я один кормилец в огромной семье — пятеро детей как-никак, чуть зазеваешься и, глядишь, придется переселяться из нашего дома в Малибу куда-нибудь в трейлер.
— Ваш дом всего с четырьмя спальнями не поражает размахом…
— Не вижу смысла в том, чтобы платить за лишние квадратные метры.
Я ценю свой дом за уют, который создала в нем моя жена Де Анна. Я, как хозяин, добавил в него только одно — коллекцию старых киноплакатов, которые сам развесил по стенам. Это его единственное украшение. Когда-то эти постеры принадлежали дочери Уолта Диснея, а еще раньше — Киту Муну из группы «The Who». Так что они сами по себе история, а теперь мои дети изучают по ним историю кино.
— И мечтают стать актерами?
— Куда же от этого денешься? Кроме, пожалуй, младшего, Луки Рэя, которому идет только четвертый год, все как один желают работать в кинобизнесе.
Нам с женой хотелось бы, чтобы у них была надежная профессия — врач, юрист, программист. Но старший, Кристиан, которому 19 лет, уже учится на режиссера, правда, к тому же пробует писать и рисовать, так что, может, еще обойдется. (Смеется.) Впрочем, пока больше всего интересуют девушки и мотоциклы. Как и меня в его годы. Но я, признаться, покруче был. Во всяком случае, у Кристиана не было приводов в полицейский участок за автоугон или драку. И, надеюсь, опасный возраст у него позади и он папашиных «подвигов» не повторит.
— Вы взяли на себя огромную ответственность, отвоевав у бывшей второй жены Джаннин право на полную опеку… — Мои родители развелись, когда мне было девять лет, и, хотя отец никогда не выпускал меня из виду, я знаю, что такое безотцовщина.
Насчет девочек не скажу, но парню нельзя расти без отца. Джаннин — мать моих старших сыновей Кристиана и Макса, но дети ее интересовали гораздо меньше, чем актерская карьера, которая все равно у нее не складывалась. Как часто бывает в таких случаях, Джаннин ревновала меня к моей известности, упрекала в эгоизме — что, мол, тебе стоит замолвить за меня словечко на студии, у тебя там все друзья-приятели. А я скорее себе язык откушу, чем буду просить, пусть даже лучших друзей. В то время я был молод и пил не только пиво, как теперь, так что в доме часто случались скандалы. Характер у Джаннин портился прямо на глазах, и, когда дело дошло до развода, мне стало страшно оставлять мальчишек на ее попечении.
— И на Де Анне женились, когда вашему с ней сыну почти сравнялся год, потому что боялись, что семейная жизнь снова не сложится, и уже в третий раз?
— Ну, мой первый брак с Джорджанной Ла Пьер вообще был, что называется, ошибкой молодости. Это в каком-то угаре случилось. Нет, я просто долго не решался сделать предложение Де Анне. Слишком она была похожа на женщину-мечту.
— Вы, наверное, посвятили ей немало стихов.
— Чем же и соблазнять женщин, если не стихами! Я тогда сочинял их километрами. Записывал на салфетках в гостиничных номерах, на счетах в барах, на картонных подставках под пивные кружки. Однажды где-то на пикнике задрал штанину и записал стих прямо на ноге!
— В одном из стихотворений вы назвали себя «фриком», уродом.
Это как-то не вяжется с вашим мужественным обликом. Пококетничали, наверное?
— Нет, впервые я услышал это слово от Роберта Митчума. Он ведь тоже всегда играл крутых ребят и был моим кумиром. Так вот, когда мы познакомились, он сказал: «Знаешь, актерство — это не мужская профессия. Ты все время должен нравиться. Все время изображать кого-то, совсем на тебя не похожего. И за это тебя любят». Я лишь с годами понял, насколько был прав старина Митчум. Ведь наша профессия самоубийственна, мы постоянно подавляем что-то в себе, стараясь влезть в чужую шкуру. И чаще всего нас любят за то, что мы изображаем негодяев, с которыми в жизни никто бы встретиться не захотел!
Иногда чувствуешь себя, как зверь в клетке, в зоопарке… Мало того, во время съемок мы отрываемся от дома, от семьи, дети перестают нас узнавать, жены от нас отвыкают. Поэтому я взял за правило брать с собой в киноэкспедиции Де Анну — если, конечно, обстоятельства позволяют. К примеру, в прошлый мой приезд в Москву она была со мной. Но ей приходится уезжать от детей, ведь им надо в школу ходить. Вот почему так часто разбиваются актерские семьи, а люди говорят, что, мол, артисты — безнравственный народ… У меня не выходит из головы трагическая судьба Марлона Брандо, с которым я успел подружиться. Он потерял детей и умер в одиночестве.
— Вы назвали его именем своего попугая… — Ему бы это понравилось, юмора ему было не занимать.
Мой Марлон такая же неприкаянная душа. Характер у него оказался сварливый. Чтобы Марлону было веселей, мы недавно купили ему дружочка. Назвали Джорджем.
— Кроме попугаев у вас в доме, похоже, целый Ноев ковчег! Говорят, даже змеи есть? Надеюсь, не черные мамбы в память о съемках в фильме «Убить Билла»?
— Нет, у нас была парочка белых флоридских змей. Пока они были маленькими, дети с ними играли, кормили их мышами. А потом они принялись расти, вымахали больше метра в длину, а уж когда одна укусила малыша Луку, мы решили с ними расстаться. Они не ядовитые, но от укуса все равно радости мало.
— В Голливуде ходят байки о том, как вы однажды поселились с ротвейлером в шикарном отеле «Шато Мармон» на Сансет-бульваре.
— Да, было дело.
Это еще до женитьбы на Де Анне, тогда я был отвязный парень. Прислуга обходила мой номер стороной, потому что пес кидался на всякого, кто осмеливался сунуть ко мне нос. Звали этого пса Блу. Я дал ему это имя (Печальный), потому что глаза у него были грустные-грустные. Он был найденышем. Я его встретил на съемках в Румынии. Я бродил один, тоже, кстати, не в лучшем настроении, и вдруг он на меня кинулся. Тощий, ободранный какой-то, явно обессиленный, а при этом такой отважный — бросился на здорового дядьку. Я ему что-то мирно сказал, и он прижался к ноге, а потом пошел за мной. Я попытался его накормить, но он был так слаб, что даже есть не мог. В общем, без слез не взглянешь.
Короче, я привез его домой. И он прожил у меня 14 лет. Когда же его собачий век кончился, я рыдал в голос — три дня прорыдал. Сейчас у меня ротвейлер и овчарка, но я изо всех сил стараюсь не прикипать к ним душой так, как к Блу. Это, надо сказать, плохо получается. Тяжело жить, зная, что рано или поздно придется расставаться. У меня в жизни и без того было достаточно горя. Но надо уметь сфокусироваться на светлых сторонах. Мне это нелегко, потому что я по природе отшельник, а судьба так сложилась, что я живу в большой семье, да еще забочусь о моей матери и о семье моей племянницы. Со мной может ужиться только такой ангел, как Де Анна. Меня все время тянет на мрачные мысли. Но я привык себя одергивать. И, кстати, именно поэтому поселился в Малибу, где всегда сияет солнце.
— А что вам помогает развеять мрачные мысли?
— Когда меня одолевает тоска вдали от дома, я включаю запись океанского шторма. А дома сажусь на балконе второго этажа, откуда открывается вид на океан, и смотрю, как резвятся в волнах дельфины. Вспоминаю, как снимался в фильме «Освободите Вилли», где мне выпало спасать дельфина, — это первая картина, которую я с гордостью показал своим детям. Мне гораздо приятнее вспоминать именно эту работу, а не те боевики, в которых я снимался у Тарантино. Но поди ж ты, меня до сих пор радостно встречают на улице, приветствуя как «мистера Блондина», который отрезал ухо полицейскому, а про мои добрые дела на экране все забыли...
— Если вообразить, что когда-нибудь вам надоест сниматься и вы уйдете из кино, чем вы займетесь?
Как вы представляете себе свой собственный маленький рай?
— Я уже миллион раз об этом думал. Я бы уехал вместе с сыновьями в Таиланд, поселился на берегу моря. У нас было бы много-много книг. Мы бы читали, рисовали, сочиняли стихи и рыбачили… Но, увы, мы строим планы, а кто-то там, наверху, наверно, посмеивается над нами. Но все равно, надо надеяться на лучшее. И не сидеть сложа руки!
