Николай Некрасов: поэт, придумавший своей жене новое имя

Николай окончил всего только четыре класса гимназии, а потом отец его забрал. Недостаток образования сказался, и, сделав два неудачных штурма, Некрасов зарекся думать об университете.
Ирина Стрельникова
|
08 Января 2015
Николай Алексеевич  Некрасов
Николай Алексеевич Некрасов
Фото: ИТАР-ТАСС

8 января 1878 года из жизни ушел российский поэт и публицист Николай Алексеевич Некрасов, который широко известен благодаря поэмам «Кому на Руси жить хорошо», «Мороз, Красный нос» и «Русские женщины», а также стихотворению «Дедушка Мазай и зайцы». Писатель родился в небогатой дворянской семье, и его детство прошло в родовой усадьбе. Постоянные побои его отцом крепостных крестьян и собственной матери наложили тяжелый отпечаток на будущее творчество Некрасова. В шестнадцать лет Николай переехал в Петербург, и, лишившись семейной поддержки, начал зарабатывать на жизнь литературными произведениями. Личная жизнь поэта складывалась не всегда удачно. Свою последнюю любовь, необразованную девушку из провинции Феклу Анисимову, поэт выиграл в карты у купца, и дал ей новое имя — Зинаида. В этом материале из рубрики «Кумиры прошлого» мы расскажем о жизненном пути и непростых семейных отношениях замечательного поэта Николая Некрасова.

«Вот парадный подъезд, по торжественным дням…» Интересно, что этот «парадный подъезд» (принадлежавший министру государственных имуществ Муравьеву) Некрасов ежедневно лицезрел из окна собственного кабинета, поскольку жил напротив. У поэта-демократа и самого подъезд выглядел не хуже. Спасибо деловому таланту, практическому уму и толике везения. Вот только при таком наборе качеств в России трудно сохранить добрую репутацию…

Однажды шестнадцатилетнего Некрасова Христа ради приютили нищие. Дело было так: мыкаясь по Петербургу в безуспешных поисках заработка, юноша страшно задолжал хозяину, у которого снимал угол, и был изгнан на улицу, да еще и без вещей, которые остались в залог. Стояла промозглая петербургская осень, ветер дул, как всегда, со всех четырех сторон. Николай целый день пробродил по улицам, кутаясь в тонкую шинель, смертельно устал и сел прямо на тротуар, пропадать. Тут над ухом затянул тоненький голосок: «Подайте Христа ради!» И тут же другой, взрослый голос перебил: «Что ты, Ванька, не видишь разве, нет ничего у горемычного, он и сам-то к утру окоченеет. Эй, мил человек! Пойдем с нами! Окоченеешь, говорю! Пойдем, не бойсь, не обидим». Не в том положении был Некрасов, чтобы чего-то бояться. В ночлежке на Васильевском острове его напоили водкой и уложили спать. Какая-то старуха молча подсунула ему под голову тощую подушку и укрыла грязным, но теплым тулупом. Перед тем как провалиться в спасительный сон, Николай успел подумать: «Раз уж сегодня не пропал, теперь уж и вовсе не пропаду. Еще и капитал наживу, вот увидит батюшка».

Дело в том, что в отчаянном положении Некрасов оказался не по природной бедности, а по воле отца. Алексей Сергеевич — бывший адъютант князя Витгенштейна — желал для сына военной карьеры и отпустил его из фамильного Грешнево в Петербург поступать в кадетский корпус, а тот возьми да и нарушь волю отца, собравшись вместо этого в университет. Нравом Некрасов-старший был крут и сношения с сыном прервал, отказав заодно в деньгах.

Николай Некрасов, 1862 г.
Николай Некрасов, 1862 г.
Фото: ИТАР-ТАСС

О потере наследства Николаю, впрочем, горевать не приходилось. Состояние семьи было невелико, хотя прапрадед, сибирский воевода, был когда-то несметно богат. «Семь тысяч душ проиграл в карты, — рассказывал о славном предке отец, — а твой прадед — две тысячи. Потом еще тысячу проиграл твой дед, а мне проигрывать было уже нечего, хотя в карточки поиграть тоже люблю». У отца было всего душ сорок, и главным делом его жизни стала растянувшаяся на десятилетия тяжба с собственной сестрой за еще... одну крестьянскую душу. Алексей Сергеевич вообще сутяжничал много и изворотливо. Так что первый «литературный опыт» Николай приобрел, составляя для отца исковые бумаги. Впрочем, втайне от всех юноша и романтические стихи пописывал, и даже баллады. К шестнадцати годам накопилась целая тетрадка.

Оказавшись в Петербурге, Некрасов о ней вспомнил, а в редакции журнала «Сын отечества» снисходительно отнеслись к шестнадцатилетнему поэту и кое-что из тетрадки напечатали. Гонорар заплатили мизерный. Но Некрасов был вдохновлен и на последние свои деньги издал небольшим тиражом тощенький сборник. Ни одного экземпляра, правда, никто не купил, да еще и прославленный Белинский, реагировавший на любую книжную новинку в «Отечественных записках», стихи обругал. В общем, оставшиеся гроши Николаю пришлось израсходовать на то, чтобы скупить тираж и собственноручно уничтожить.

Ни много ни мало три года в Петербурге Николай жил, испытывая постоянный голод. К счастью, на Морской улице был ресторан, где разрешалось ничего не заказывать, а просто сидеть и читать газеты. «Возьмешь, бывало, для виду газету, а сам пододвинешь к себе тарелку с хлебом и потихоньку ешь», — вспоминал Некрасов. С университетом у него ничего не вышло. Дело в том, что Николай окончил всего только четыре класса гимназии, а потом отец его забрал. Недостаток образования сказался, и, сделав два неудачных штурма, Некрасов зарекся думать об университете. К сочинению стихов он тоже, казалось, совершенно охладел. Зато стал писать заметки, рекламные объявления, фельетоны, театральные обозрения и даже водевили. Это оказалось куда более прибыльным делом, и Некрасов уже мог снимать приличную комнату: правда, не один, а в складчину с двумя юнкерами. Один из них позже тоже станет весьма известным человеком: Михаил Тариелович Лорис-Меликов, будущий министр внутренних дел.

Николай Гаврилович Чернышевский
Николай Гаврилович Чернышевский
Фото: ИТАР-ТАСС

Победителей не судят

По-настоящему Некрасову повезло, когда он сумел пробиться в самый популярный в России журнал «Отечественные записки». Познакомился с трудившимся там Белинским — кумиром читающей публики и непререкаемым авторитетом для писателей, а с его легкой руки и со всем цветом отечественной словесности. И тут Некрасову пришла в голову замечательная коммерческая идея: самому собирать и издавать альманахи с участием знаменитых писателей. Тот же Белинский уломал литераторов дать «нуждающемуся собрату» по повести, стихотворению или рассказу бесплатно, чтоб помочь выбраться из затруднительного материального положения. Конечно, ничего по-настоящему стоящего корифеи Некрасову не подарили — Тургенев, например, отделался не слишком удачной поэмой «Помещик». Зато в некрасовском сборнике дебютировал начинающий писатель Достоевский с повестью «Бедные люди», произведшей настоящий фурор.

Словом, начинание оказалось удачным. Настолько, что и Белинский решил последовать некрасовскому примеру и стал собирать собственный альманах под названием «Левиафан». Дело в том, что у него и самого, несмотря на громкую всероссийскую славу, с деньгами было туговато: в «Отечественных записках» Белинский трудился, как раб на плантации, писал об азбуках, песенниках, о клопах и кружевах. Он устал, исписался, к тому же был уже сильно болен. При этом платили ему едва ли больше рядового сотрудника.

И вот теперь у Белинского забрезжила надежда состричь купоны с собственного авторитета и славы. Уж ему-то любой автор отдаст что угодно! Историк Грановский предложил для альманаха свои лекции. Знаменитый актер Щепкин — отрывок из мемуаров. Гончаров — еще недописанную «Обыкновенную историю». Словом, материал собирался первоклассный! Да только пообещать-то все пообещали, но по вечной писательской привычке стали затягивать со сроками. И тут Некрасов вдруг выкинул вот какую штуку: перекупил за спиной Белинского у авторов все права. Причем утверждал, что действует от лица Виссариона Григорьевича, который якобы сам рвет прежние договоренности из-за задержки материалов. Самого же Белинского он успокоил, предложив ему новое выгодное дело: учредить собственный журнал и поместить там все, что должно было войти в несостоявшийся «Левиафан». Доверчивый Белинский согласился и продал Некрасову, что успел собрать. Дело в том, что он давно мечтал о собственном журнале, да только не представлял, как приняться за такое дело. В долю взяли еще одного сотрудника «Отечественных записок» — писателя и журналиста Ивана Панаева, недавно получившего наследство, — издание ежемесячного журнала требовало больших вложений. Итак, Панаев вложил 35 тысяч, Белинский — свое прославленное имя, Некрасов же — деловые способности. И этот вклад оказался самым ценным!

Иван Сергеевич Тургенев. 1861 г.
Иван Сергеевич Тургенев. 1861 г.
Фото: ИТАР-ТАСС

Открыть новый журнал оказалось невозможно: разрешение нужно было получить у самого государя, а Николай I счел, что в России и без того слишком много пишут. Но Некрасов блестяще вышел из положения! Он придумал арендовать уже существующий журнал, причем не какой-нибудь, а пушкинский «Современник», изрядно поникший за 10 лет после гибели Александра Сергеевича.

Уладив формальности, Некрасов принялся за дело. Для составления каждого номера он прочитывал по 12 тысяч страниц рукописей, отбирая достойные. Потом еще правил по сто страниц корректуры: очень часто из-за придирок цензуры приходилось в последний момент самому переписывать чужие творения, а ведь еще нужно было находить время сочинять стихи… «Случается писать без отдыха более суток, и как только паралич не хватил правую руку», — жаловался Некрасов. Но результат того стоил! Не прошло и года, как «Современник» разбил в пух и прах «Отечественные записки». Во-первых, у нового журнала подписная цена была ниже. Во-вторых, Некрасов придумал «подкармливать» подписчиков бесплатными приложениями (к первому номеру, например, прилагалась отдельной книжечкой повесть Герцена «Кто виноват?») — это сработало, даром недоброжелатели ехидничали, что в борьбе за читателя Некрасов скоро станет раздавать в придачу к журналу по бочонку селедок и по куску мыла. Но и не это главное. Просто именно в «Современнике» теперь печатался Белинский. А вслед за ним туда перетекли лучшие литературные силы во главе с Тургеневым.

Вот только ни редактором, ни пайщиком «Современника» Белинский вопреки чаяниям так и не стал — просто литературным сотрудником. Надул его Некрасов! Номинальным главой журнала по политическим соображениям сделали бывшего цензора Никитенко (через два года эту должность — также номинально — займет Панаев). По-настоящему всем заправлял сам Некрасов. И прибылью распоряжался он же. Белинский язвил: «О, у этого человека непременно будет капитал — теперь-то я знаю, как это делается. Он начал с меня, но то ли еще будет!» Некрасов даже не пытался оправдаться. Впрочем, создал Белинскому самые комфортные условия: тот работал теперь в разы меньше, чем в «Отечественных записках», писал только по желанию, а гонораров получал куда больше. Виссарион Григорьевич и сам чуть позже уверял, что «Современник» спас его, что «Левиафан» никогда не принес бы ему столько, сколько платит Некрасов, что тот сумел сделать лучший в России журнал, а победителей не судят. И даже сетовал, что из-за всей этой истории вышло столько шума и репутация Некрасова изрядно пострадала. А ведь Николай Алексеевич — большой поэт, за такой талант можно простить многое!

Барский дом в Карабихе
Некрасов, начавший свою карьеру в нищете, с некоторых пор стал жить роскошно: имел добрый взвод лакеев, поваров, егерей, выписывал из Англии ружья, охотничьих собак и рысаков, арендовал дачу в Ораниенбауме, устраивал роскошные обеды и вечера, тратил не считая. Под конец жизни он купил прелестное имение Карабиха у разорившегося князя Голицына. (Барский дом в Карабихе)
Фото: ИТАР-ТАСС

Новые мормоны

После первого неудавшегося опыта снова писать стихи Некрасов стал нескоро. Точнее — через шесть лет. И первым делом — любовные, что было неспроста: он тогда как раз познакомился с женой своего будущего компаньона Ивана Панаева.

Некрасову было 22 года, Панаевой — 23. Маленькая, изящная брюнетка с матово-смуглой кожей, нежнейшим румянцем, большим ртом и выразительными, очень яркими черными глазами, похожими на две маслинки. Авдотья выросла в семье актеров и в 18 лет выскочила замуж за Панаева, переводившего на русский «Отелло» для бенефиса ее отца. Иван Иванович происходил из славной семьи (внучатый племянник самого Державина!), имел кое-какие деньги, был легок нравом, к тому же красив и наряден, как картинка. Очень скоро выяснилось, что для семейной жизни он не годится совершенно. Панаев перестал интересоваться женой сразу после медового месяца, влюбившись на маскараде в таинственную незнакомку. Легкомыслием он отличался просто феноменальным, так же как и добродушием. И услужливо сводил друзей с собственными любовницами, ничуть о них не жалея. Еще он был страшно увлечен своей красотой. Когда у Авдотьи умерла сестра (между прочим, бывшая замужем за Краевским, издателем «Отечественных записок»), Панаев не дал ей побыть с осиротевшими племянниками и потащил в Москву. Белинский тогда возмущался: «Накануне он нашил целую дюжину штанов и мечтал поразить столичным шиком московских приятелей. А для штанов дети Краевского должны быть без присмотра!» Из Москвы Иван, впрочем, скоро упорхнул за очередной юбкой, бросив жену одну. Остается только удивляться, что целых восемь лет Авдотья хранила ему верность. Ведь за ней самой было немало охотников погоняться. В «Современнике» ею были одержимы сразу двое: Достоевский и Некрасов. Оба были отвергнуты: Достоевский смирился, а Некрасов повел неотступную осаду, растянувшуюся на целых пять лет, и­ в конце концов Авдотья сдалась. Многие ее выбору удивлялись: Панаев хоть и вертопрах, но все же образованный и светский человек, а Некрасов — тщедушный, угрюмый, почти невежественный провинциал. Зато по масштабу личности, по силе духа и по таланту сравнение выходило в пользу Николая Алексеевича.

И вот Некрасов был вознагражден — Авдотья Яковлевна сделалась ему вернейшей и полезнейшей подругой. Великосветская с аристократами и дружественно-простая с семинаристами (недаром выросла в актерской семье!), она дружила со всеми, в ком нуждался Некрасов, и тем удерживала их подле него. Она наравне с ним читала рукописи и сверяла корректуры, а в трудные для «Современника» времена сочиняла в соавторстве с Некрасовым великосветские романы. И пускай формально она была чужой женой! В их кругу это было в порядке вещей: Тургенев тенью следовал за своей замужней возлюбленной Полиной Виардо, отнюдь не прервавшей отношений с официальным супругом и, кроме того, имевшей любовников. Чернышевский ни словом не упрекал свою Ольгу Сократовну ни за неприличные выходки, ни за измены и даже поощрял в ней такое свободолюбие. Достоевский оставил надоевшую жену и гонялся по всей Европе за измывавшейся над ним жестокосердной любовницей. Про Огарева и Герцена с их семейной неразберихой речь еще впереди. Сотрудников «Современника» в обществе даже подозревали в исповедовании мормонства. По части женщин у них творилось черт знает что! Некрасов по сравнению с коллегами находился еще в завидном положении: Авдотья Яковлевна разве что слишком часто закатывала ему истерики — впрочем, в этом смысле Некрасов и сам был хорош. Кстати, ценители литературы утверждают, что свои лучшие стихи он написал именно о ссорах с Панаевой. Например, вот это: «Мы с тобой бестолковые люди: что минута, то вспышка готова, облегченье взволнованной груди, неразумное резкое слово...» Зато она его любила, не изменяла и всегда пристойно держалась на людях.

Наталья Алексеевна Огарева
Наталья Алексеевна — вторая жена Огарева, которая в конце концов ушла от него к Герцену

Что же касается официального мужа, на деле он совершенно самоустранился. И даже был признателен Некрасову за то, что тот избавил его от такой помехи, как жена. Разводиться было делом хлопотным, да и без скандала не обошлось бы. Решили ради соблюдения приличий поселиться в соседних квартирах на одном этаже: новоявленные гражданские супруги в одной половине, Панаев — в другой. Номинальный редактор журнала, истинным главой которого был Некрасов, номинальный муж некрасовской жены, номинальный отец некрасовских детей (их было двое, и оба умерли в младенчестве и похоронены под фамилией Панаевы)... Даже фамильная карета Панаева как-то ненароком перешла в полное распоряжение Некрасова. Для того чтобы снести все это, нужно было иметь поистине панаевское легкомыслие!

К этому времени Некрасов уже успел прогреметь как поэт, нащупав настоящую золотую жилу: стихи о народной доле, исполненные гражданских чувств: как тогда говорили, «с направлением». Примерно на том же, только в прозе, в Европе сделали себе славу Диккенс и Гюго. А в России начиная с 40-х годов не было темы актуальнее «крестьянской» — необходимость перемен просто витала в воздухе. Некрасов, выросший в небольшом провинциальном имении, игравший когда-то с крепостными мальчишками, знал эту область весьма неплохо. Печатался он, естественно, в «Современнике». Журнал процветал, и необычное семейство жило роскошно. Наняли добрый взвод лакеев, поваров, егерей, выписывали из Англии ружья и охотничьих собак, завели рысаков, арендовали прелестную дачу в Ораниенбауме, устраивали роскошные обеды и вечера, тратили не считая. Особенно Панаева —­­­ большая ценительница нарядов и драгоценностей. С некоторых пор Некрасов сделался членом аристократического Английского клуба (поначалу завсегдатаи, правда, злословили, что Некрасов в Английском клубе — все равно что щука в опере) и там чуть не каждый день сражался с сильными мира сего за карточным столом. Николай Алексеевич обладал феноменальной памятью (знал наизусть все без исключения собственные стихи и еще бездну чужих), был расчетлив, хладнокровен — словом, в коммерческих играх вроде виста не знал проигрыша, а в азартные не играл. Ему был постоянно должен министр двора граф Адлерберг. И еще министр финансов Абаза (тот вообще однажды проиграл Некрасову двести тысяч рублей). Словом, народный поэт залетел вдруг в такие сферы, куда не были вхожи ни Толстой, ни Тургенев, несмотря на их родовитость и богатство.

Николай Алексеевич, впрочем, не зазнавался и с каким-нибудь нищим собратом по литературе, приносившим в «Современник» рукопись, был столь же внимателен и добросердечен, как и с приятелями-министрами. И почти никогда никому не отказывал в деньгах. Тот же Тургенев вечно забирал свои гонорары чуть ли не до того, как садился за сочинение для «Современника». А потом еще с невинным видом заявлял: «Воля ваша, Николай Алексеевич, но начислите мне гонорар вдвое больше обычного, чтобы поскорее списался мой долг редакции. Очень уж он меня беспокоит!» И тут же снова просил выдать ему наличные.

Картина А. Наумова «Некрасов и Панаев у больного Белинского»
«У Некрасова непременно будет капитал — теперь-то я знаю, как это делается. Он начал с меня, но то ли еще будет!» — жаловался обманутый Белинский. (А. Наумов. «Некрасов и Панаев у больного Белинского»)
Фото: РИА Новости

Впрочем, в середине 50-х годов отношения Некрасова с Тургеневым разладились. А все из-за новых сотрудников «Современника» Чернышевского с Добролюбовым. Белинского уже давно не было на свете, и новыми звездами публицистики стали именно эти двое. Они были мастера освещать «общественные вопросы» и именно через эту призму рассматривали литературу. Оба происходили из поповских семей, и оба закончили семинарию. Оба были близоруки, носили очки и наглухо застегнутые сюртуки. И оба от рождения отличались глухотой ко всему изящному и прекрасному, зато чутко улавливали любую социальную несправедливость.

Старые сотрудники дружно возненавидели этих «нигилистов». «Деревянные истуканы! Они точно мертворожденные. У них словно не было ни детства, ни юности», — кипятился Тургенев. Толстой отзывался о Чернышевском как о «клоповоняющем господине, изрекающем тупые неприятности тоненьким неприятным голоском». Фет ехидничал, что семинариста можно узнать даже голым в бане — по мертвящей и скучной атмосфере, которая вмиг водворяется вокруг. Оба «нигилиста» платили своим недругам такой же глухой неприязнью, а Добролюбов однажды жестоко отбрил Тургенева, вздумавшего с ним поболтать: «Иван Сергеевич, мне скучно говорить с вами, перестанемте», — и нарочито отошел в другой угол.

В конце концов Толстой просто тихо исчез из «Современника», так же как и Фет и еще с полдесятка сотрудников, а Тургенев громогласно потребовал у Некрасова выбрать: «Или они, или я». Некрасов Тургенева любил искренне, но тот писал для журнала нерегулярно и все норовил отдать очередной роман куда-нибудь налево, а Чернышевский с Добролюбовым добросовестно работали и делали журналу тираж. Выбор был предрешен! Тургенев ушел, хлопнув дверью, и вскоре разразился романом «Отцы и дети», причем в Базарове одни общие знакомые угадывали черты Чернышевского, другие — Добролюбова.

Вскоре двадцати­четырехлетний Добролюбов умер от чахотки, а Чер­нышевский по сфабрикованному делу угодил под суд как политический преступник. «Современник» же на несколько месяцев был закрыт цензурой. Впрочем, Некрасову удалось уладить это дело подкупив влиятельных людей. Мало того, что журнал был возобновлен! По фантастическому начальственному недосмотру в первом же номере цензура пропустила в печать роман «Что делать?», написанный Чернышевским в Петропавловской крепости. Вроде бы цензор понадеялся, что бездарность романа с художественной точки зрения сама по себе дискредитирует крамольные идеи Николая Гавриловича. Ничуть не бывало! Кстати, роман едва не погиб по другой причине: единственный рукописный экземпляр Некрасов по дороге в типографию… потерял. Просто задремал по дороге, держа рукопись на коленях, а она на повороте и соскользнула. Тут-то вопрос «Что делать?» встал лично для Николая Алексеевича. А что тут вообще можно было сделать? Некрасов рассудил, что листы рукописи наверняка в тот же день использовал какой-нибудь лавочник, заворачивая селедку. А просить Чернышевского восстановить роман — дело зряшное: тот всегда писал набело, без каких-либо черновиков. Не надеясь на успех, Николай Алексеевич с отчаяния дал объявление в «Полицейские ведомости» о пропаже. И — о чудо! — роман отыскался. Его подобрал на мостовой какой-то чиновник и догадался немного подождать, прежде чем пустить на растопку печи. Так роман, которому суждено было перевернуть общественное сознание и открыть моду вместо «крестьянского» на «женский» вопрос, был спасен, а вместе с ним и репутация Некрасова. Впрочем, последняя — ненадолго. Впереди поэта ждали новые потрясения и новый скандал…

Зинаида Николаевна Некрасова
Свою жену Некрасов из Феклы Анисимовны переименовал в Зинаиду Николаевну, давши ей отчество по собственному имени, как дочери. Она была моложе его на 25 лет

Об окончательно погубленной репутации

Эта история началась в 1841 году, когда Николай Платонович Огарев — сын и наследник чуть ли не самого богатого в России помещика, убежденный демократ и будущий сотрудник «Современника» — очень неудачно женился. Его Мария Львовна оказалась женщиной экзальтированной, неверной и к тому же пьющей. Несмотря ни на какое огаревское богатство, очень скоро она бросила его, убежав за границу с полунищим любовником. Но до этого, во времена супружеского согласия, упросила мужа, на случай его внезапной смерти и возможных имущественных споров с другими наследниками, записать на нее, Марию Львовну, часть состояния. Дело было оформлено так, будто бы Огарев взял у жены взаймы 300 тысяч рублей ассигнациями. Предполагалось, что деньги останутся у Огарева и, пока он жив, Мария Львовна на них претендовать не будет — зато станет получать ежегодно шесть процентов с капитала. И фактический разрыв супружеских отношений в этой договоренности ничего не изменил.

Между тем финансовые дела самого Огарева стремительно ухудшались. Едва вступив в права наследства, он отпустил на волю 1800 крепостных, щедро одарив их землей и простив долги. Сам же заделался социалистом-капиталистом, то есть построил писчебумажную и суконную фабрики, винокуренный завод и завел там порядки до того справедливые, словно в утопическом романе. Понятно, что все три предприятия бодро шли к разорению. Очень скоро от почти миллионного наследства у Огарева осталось лишь имение, не тянувшее даже на те 300 тысяч, что формально были одолжены им у неверной супруги. И все же положенные восемнадцать тысяч в год Николай Платонович ей исправно высылал. Так продолжалось до тех пор, пока в 1849 году тридцатипятилетний Огарев не влюбился в девятнадцатилетнюю Натали Тучкову, дочь предводителя пензенского дворянства. Любви этой суждено будет обернуться новой трагедией в жизни Огарева, потому что и вторая жена окажется неверна: после долгих мытарств обвенчавшись наконец с Огаревым, она поймет, что любит не его, а огаревского лучшего друга — Герцена и уйдет от Николая Платоновича, разбив заодно и прежнюю герценскую семью. Но это все позже, а пока Огарев написал Марии Львовне, упрашивая дать развод. И тут случилось непредвиденное: сбежавшая супруга — спившаяся, полубезумная, к тому же открыто живущая с другим мужчиной — вдруг вообразила себя несчастной, брошенной жертвой, в разводе решительно отказала и… предъявила иск на пресловутые 300 тысяч. Так уж ей посоветовала поступить задушевная подруга — Авдотья Яковлевна Панаева. И не просто посоветовала, а взялась сама судиться от лица Марии Львовны. И ни за что не соглашалась позволить подруге поручить дело кому-нибудь другому.

Замешан оказался и Некрасов: он написал госпоже Огаревой письмо, в котором настоятельно советовал дать доверенность на ведение иска именно Панаевой: «...И не забудьте фразу: «с правом передоверия, кому она пожелает», а в конце прибавьте: «с тем, что сделает Панаева или ее поверенный, я заранее согласна и оспаривать их действия не буду». Таковая доверенность и была Авдотье Яковлевне выдана. Тут же сыскался и поверенный — дальний родственник Панаевой, некто Шаншиев, отставной штаб-ротмистр. Он резво повел дело: в ход пошли и взятки, и шпионство за Огаревым, пытавшимся спешно распродать имущество , чтобы хоть что-то оставить за собой, и политические доносы в III отделение, в результате которых были арестованы и Огарев, и его зять, и ни в чем не повинный отец Тучковой (они якобы основали социалистическую коммуну). Их всех, впрочем, быстро выпустили, но несчастный Тучков навсегда был изгнан из предводителей дворянства да и вообще из Пензенской губернии.

Огарев и Герцен. 1860 г.
После скандала вокруг растраты огаревских денег и сам Огарев, и Герцен отзывались о Некрасове не иначе как о мерзавце и мошеннике. (Огарев и Герцен. 1860 г.)
Фото: ИТАР-ТАСС

Тем временем состоялся суд — дело кончилось полной победой Марии Львовны (в лице ее поверенных) над Огаревым. Поскольку уплатить все 300 тысяч бедняге было неоткуда, ему грозила долговая яма. Но Панаева с Шаншиевым сжалились и пошли на мировую, удовлетворившись огаревским имением, тянувшим от силы на 200 тысяч. Разоренный до нитки Огарев со своей возлюбленной еле ноги унесли из России! Тем история могла бы и кончиться, если бы еще через два года Мария Львовна внезапно не умерла.

Вдовец Огарев приготовился получить в наследство свое же имение или деньги, вырученные за его продажу. И тут-то выяснилось, что всего имущества у Марии Львовны — пачка старых писем да тысяч десять ассигнациями. Куда же делось остальное? Огарев написал разгневанное письмо Панаевой, но та сунула ему в нос доверенность от Марии Львовны: «Полученный капитал и проценты употребить, как у госпожи Панаевой с госпожой Огаревой было лично оговорено». Формально подкопаться, казалось, было невозможно: мало ли что у них там было оговорено! Панаеву подвели ее письма к Марии Львовне, оказавшиеся теперь у Огарева. Из них выходило, что госпожа Огарева протестовала против того, что ей никак не отдадут ее деньги, и упрекала подругу, что та водит ее за нос, как дурочку, а Панаева старалась ее успокоить.

Новый иск, на сей раз поданный Огаревым против Панаевой и Шаншиева, затянулся на несколько лет и окончился в 1859-м победой Огарева. По решению суда виновные должны были вернуть ему даже не 200 реально вырученных, а все 300 тысяч, формально отсуженных по первому иску у Николая Платоновича. Впрочем, у мотовки Панаевой денег почти не оказалось, и ее часть долга взял на себя Некрасов. Он же чуть ли не побоями заставил Шаншиева отдать огаревские деньги. Хоть не 300 и даже не 200, но по крайней мере 140 тысяч Огареву вернули, после чего было заключено мировое соглашение.

Злой умысел следствию доказать не удалось, осталось даже непонятным, виновата ли была Панаева или только Шаншиев. Зато в литературных кругах нашлись люди, которые обвинили в афере Некрасова. После истории с Белинским от него именно чего-то подобного и ожидали. Документ, смывший это пятно с репутации Некрасова, выплыл на свет случайно и много позже. И то благодаря… слежке за народным поэтом со стороны III отделения. Оказывается, письма Николая Алексеевича вскрывались и в особых случаях с них снимались копии. К счастью, одна из таких копий, как раз из письма к Панаевой, сохранилась: «Довольно того, что я до сих пор прикрываю тебя в ужасном деле по продаже имения Огарева. Будь покойна: я никогда не выдам тебя. Я говорю всем, что сам запутался (если бы кто в упор спросил: «Каким же именно образом?» — я не сумел бы ответить по неведению подробностей дела). С этим клеймом умру». Впрочем, некоторые исследователи считают, что это письмо — плод вымысла III отделения, оригинала ведь не сохранилось: Панаева сожгла всю переписку.

Картина Крамского «Николай Некрасов в период «Последних песен». 1877 г. Фрагмент
Некрасов с Зиной венчались дома. Складную церковь-палатку разместили в столовой. Поэта под руки обвели вокруг аналоя. Он был босой и в одной ночной рубашке. Это был последний раз, когда он встал с постели Больной Некрасов на картине И. Крамского
Фото: ИТАР-ТАСС

Как поэт выиграл себе жену

Как бы то ни было, но после скандального процесса Некрасов к Панаевой охладел. Писал друзьям: «Раз погасшая сигара не вкусна, закуренная снова! Сознаться, мечтая сбежать от Авдотьи Яковлевны, я делаю бессовестную вещь, но хронические жертвы не в моем характере». Он то уезжал от нее, то возвращался. Попросил вдруг Панаеву поучить его французскому языку — оказалось, ради прекрасных глаз француженки-актрисы Селины Лефрен. Этого Авдотья Яковлевна уже не снесла и в один прекрасный день без объяснений съехала с квартиры. Оказалось, к молодому поклоннику — секретарю редакции «Современника» Аполлону Головачеву. Вскоре они поженились, благо Панаева к тому времени уже не было на свете. Острословы шутили, что Авдотье удалось женить на себе весь «Современник»!

И тут Некрасова охватила жгучая ревность. Он, теперь уже плешивый старик, стал засыпать изменницу страстными письмами, звал ее с собой в Италию, как когда-то, в начале их любви… Панаева на эти письма не отвечала. Некрасов пострадал-пострадал да и уехал во Францию с Селиной Лефрен на два года.

Судьба приготовила ему еще немало сюрпризов: «Современник» был закрыт окончательно, но Некрасов арендовал у Краевского «Отечественные записки» и снова достиг успеха. Приумножил капитал, купил у князя Голицына прелестное имение Карабиха под Ярославлем, построил винокуренный завод. Кроме того, еще несколько раз влюблялся и в конце концов даже женился.

Эту юную женщину он выиграл в карты! У одного купца, у которого Фекла Анисимовна состояла на содержании. Впрочем, Феклой Анисимовной ее с тех пор никто не называл — в ознаменование новой жизни Некрасов переименовал «выигрыш» в Зинаиду Николаевну. Отчество дал по своему имени, словно дочери. Впрочем, примерно так он к ней и относился: баловал, задаривал и вообще, по словам самой Зинаиды, «держал как куклу». Только вот любовных стихов ей не посвящал. Мало того, если ему и приходило на ум что-то лирическое, это по-прежнему относилось к Панаевой: «Зачем же ты в душе неистребима, мечта любви, не знающей конца? Усни. Умри!»

Зинаида была необразованна, самого простого происхождения, зато душой чиста и благодарна. Она много вынесла, ухаживая за Николаем Алексеевичем в его последний год, и из молодой, беленькой и краснощекой женщины превратилась за это время в старуху с желтым лицом. Болезнь Некрасова была страшной: рак кишечника. Незадолго до кончины его навестил Тургенев: они не разговаривали почти двадцать лет. Впрочем, эта последняя встреча тоже вышла бессловесной. Бодрый, высокий Иван Сергеевич с цилиндром в руках вошел в комнату к больному и застыл, пораженный. У Некрасова едва хватило сил поднять исхудалую руку в знак приветствия.

Авдотья Яковлевна Панаева
Об Авдотье Яковлевне Панаевой шутили, что она женила на себе весь «Современник». (Портрет работы К. Горбунова)
Фото: РИА Новости
Мария Львовна Огарева
Мария Львовна — первая жена Огарева, разорившая его при помощи Авдотьи Панаевой

И совсем уже незадолго до последнего своего дня Некрасов обвенчался с Зиной. По церковному уставу венчать на дому не полагалось, зато это можно было сделать в походной военной церкви. Вот складную церковь-палатку и разместили в некрасовской столовой. Николая Алексеевича под руки обвели вокруг аналоя. Он был босой и в одной ночной рубашке — сил одеваться уже не оставалось. Больше с постели он не встал.

Похороны ему устроили самые торжественные. Собралась пятитысячная толпа. У многих в карманах имелось оружие — на случай, если полиция вздумает разгонять. Надгробную речь произнес Достоевский и вызвал всеобщее неудовольствие, сказав, что Некрасов достоин встать рядом с Лермонтовым и Пушкиным. Какие-то студенты стали кричать: «Он был выше Пушкина!» «Не выше, но и не ниже!» — раздраженно настаивал Достоевский. «Пушкин салонный поэт, а Некрасов — народный», — парировала молодежь.

Зинаида Николаевна прожила еще 38 лет, но траура по мужу не снимала. Отдав свою долю наследства родственникам Николая Алексеевича, она ничего для себя не хотела. Пережила Николая Алексеевича и Панаева — на 16 лет. На пятом десятке Авдотья Яковлевна снова родила, на этот раз здоровую и крепкую девочку. А вот молодой муж Панаевой умер в том же году, что и Некрасов, оставив жену в крайней бедности. Но она не роптала: растила обожаемую дочь и с увлечением писала мемуары — в основном о Некрасове. Там много чего приукрашено, но чего нет — так это даже слова упрека Николаю Алексеевичу.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram



Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог