Наталья Андрейченко: «Я только ревновала»

«В тот момент любила их двоих одновременно. Искренне любила, правда».
Записал Игорь Дубов
|
18 Октября 2010
Фото: Марк Штейнбок 

«Я открываю дверь и вдруг вижу — на пороге стоит Максимилиан Шелл. Я отталкиваю его и бегу прочь — по длиннющему пятнадцатиметровому коридору. Он идет за мной, не сняв ботинок, оставляя грязные следы на всем своем пути. А я кричу: «Нет, нет, нет!» — вспоминает актриса Наталья Андрейченко.

«Мне ввели в вену лекарство. Подождали минуту. «Теперь лекарство против алкоголя у вас в крови, — сказал врач. — Что вы любите больше из алкогольных напитков?»

Я почему-то соврала, что пиво. Мне дали буквально глоток. Я выпила — и стала задыхаться. Примерно минуту это происходило, неприятно, честно говоря, но не страшно. И вдруг я понимаю, что задохнулась. Совсем. Я больше не дышу. И выскакиваю из своего тела куда-то далеко вверх, под потолок. Реаниматоры внизу начинают суетиться, теребят меня, кричат: «Дышите, дышите!» Вот странные, думаю, ну как же я могу дышать, если я умерла?

Это случилось, когда мне было 24 года. Все началось с того, что министр кинематографии Филипп Тимофеевич Ермаш лично позвонил моему папе и пригласил на беседу. И сказал, что девочка хорошая и вообще наша надежда, но надо ее спасать. Пьет, гуляет, режиссер Кончаловский по три дня ее найти не может, съемки «Сибириады» срываются.

«Режиссер Кончаловский не мог найти меня три дня подряд, съемки срывались...»
«Режиссер Кончаловский не мог найти меня три дня подряд, съемки срывались...»
Фото: RUSSIAN LOOK

«Мы можем дать команду, ее повяжут и отвезут на принудительное лечение», — сказал Ермаш. Спасибо моему великому папе, который слишком хорошо знал эту девочку. Он ответил: «Я вас прошу, я умоляю, не делайте этого! Она должна все понять и прийти сама. Иначе мы ее потеряем. Вы же не знаете характер моей дочери, она просто выпрыгнет с любого этажа. Ее нельзя в наручники, нельзя принудительно. Она слишком свободна, она же птица!»

Я ведь и правда из дома с балкона третьего этажа упорхнула. Сбросила сумку с несколькими нижними штучечками и кофтой-водолазкой и ушла жить к подружке. Мама у меня была крупным начальником в министерстве просвещения, а папа работал инженером на военном заводе. И в семье всю жизнь был закон: к 11 вечера обязательно быть дома. Ну а какие там 11 вечера, если у нас в общежитии ВГИКа в это время только самая туса начиналась?

А я ведь возвращалась. Снималась с 17 лет, меньше 400 рублей в месяц не зарабатывала, на съемках в гостиницах жила, а в Москве — к одиннадцати домой возвращалась! Но в какой-то момент протест зашкаливает. Ведь ты же маленькая, ты же ничего не понимаешь еще, ты еще не готова — ни ум, ни душа еще не готовы к самостоятельности, но они протестуют, и все. И я ушла из дома. А характер-то русский, необузданный, тут тебе и широта, и размах. Вот я с размахом и погуляла. Помню, как мы стоим с моей подружкой Гражиной Байкштите в магазине и Гражинка покупает крем «Пондс». 3 рубля 17 копеек. И мне говорит: «Купи себе крем, хороший. Или тебе не надо?» А я отвечаю: «Мне надо, но я себе сейчас просто не могу позволить…» При этом я прошлым вечером прогуляла в ресторане ровно 317 рублей.

Кадр из фильма «Мэри Поппинс, до свидания!». 1983 г.
Кадр из фильма «Мэри Поппинс, до свидания!». 1983 г.
Фото: Фото предоставлено Первым каналом

В этот момент моя актерская ставка уже составляла 56 рублей за съемочный день, и иногда шли по два фильма в параллель, да еще и концерты по стране — по пять концертов в день просто за нереальные деньги. В то время 300 рублей заработать за день — это очень серьезно. А я зарабатывала все больше и больше — и у меня не было ни копейки. Помню, зима, Новый год, я стою и ловлю машину. На мне роскошные сапоги, дорогущие, французские. И на большом пальце — дырка. Денег починить нет, очень холодно и очень-очень стыдно.

И вот в феврале я не выдержала. Пришла к папе и сказала: «Мне все это надоело, помоги!» И папа тут же устроил мне встречу с врачом. А они в то время только закупили эти ампулы американские — нет, не ампулы, как-то по-другому это называлось, не помню.

«Я очень сильно влюбилась в Карена. А он вдруг однажды сказал, что ему нужно писать сценарий, и — исчез...». Режиссер Карен Шахназаров на съемках фильма «Мы из джаза », сценарий которого он начал писать в разгар романа с Натальей Андрейченко
«Я очень сильно влюбилась в Карена. А он вдруг однажды сказал, что ему нужно писать сценарий, и — исчез...». Режиссер Карен Шахназаров на съемках фильма «Мы из джаза », сценарий которого он начал писать в разгар романа с Натальей Андрейченко
Фото: Фото предоставлено Первым каналом

Помню только, что одна штука 150 рублей стоила. Их еще у нас никто не применял, и это был первый эксперимент — на мне его и провели. Три недели в моем организме не было ни грамма алкоголя, ходила чистилась, а потом мы поехали куда-то далеко, в какую-то однокомнатную квартиру очень странного происхождения. Был мой отец, врач и я. А в квартире оказалось еще два человека. Это я потом узнала, что они были реаниматоры, тогда меня никто не предупредил. Положили на кровать, подключили к каким-то машинам и ввели лекарство. А потом дали тот самый глоток пива.

Знаете, я даже передать не могу, как мне было хорошо, когда я вышла из своего тела. У меня тут же другое тело образовалось: кругленькое такое, очень комфортабельное, замечательное. Папу только жалко: он кричит на них, у него истерика, бьется.

Я летаю вокруг, все пытаюсь ему сказать, как у меня все хорошо, — а он не слышит. Реаниматоры волнуются, потеют. Одна капля пота упала мне на щеку. Очень странное было ощущение, интересное… Я смотрю на эту женщину, которая там лежит внизу, и понимаю, что она такая старая, толстая и некрасивая. Ну да, мне 24 года, но я действительно вижу свое тело некрасивым и толстым. И понимаю, что ни за что не хочу в него возвращаться, потому что по-настоящему мне хорошо «здесь и сейчас», в моем новом теле. В нем я могу путешествовать. Я научилась этому в долю секунды. Просто увидела свою маму, она тогда в командировке была в Германии, — я видела, как она сидит и что-то пишет. Потом оказалась в Нью-Йорке, где никогда не была. Потом увидела, как моя бабушка на Коровинском шоссе в это время жарит котлеты…

И тут уже у врачей начинается серьезная истерика, и они хватают электрошок — или как там называется эта штука?

С первого разряда не подействовало, только со второго… Знаете, это вылетела я из своего тела легко, быстро и без всякой боли, а обратно, сверху вниз, в физическое тело, я летела долго, и это было больно. Я не могу вам описать эту нечеловеческую боль. Никакие роды с этим сравнить нельзя. Может, только ребенок испытывает такую боль, когда рождается.

Я упала в свое физическое тело, простите, как в «мешок с дерьмом». И помню первую мысль после падения: «Вот я и в тюрьме». Потом мне объяснили: «Ты поняла, что с тобой будет, ежели ты выпьешь?» — «О да, я поняла!» Хотя я уже знала, что все равно пить больше никогда не буду.

Дело ведь не в страхе, дело в понимании... Нет, я как-то попробовала. Почему-то подумала, что это возможно, — и убедилась, что невозможно. Я не хочу снова скатываться туда, где я была до лечения. Поэтому и пробовать больше никогда в жизни не буду.

Я никогда не забуду выступление Джона Леннона в Центральном парке в Нью-Йорке. Ему было уже ближе к 40 годам, и молодежь визжала: «Что самое лучшее?! Ты можешь нам сказать?!» И он ответил: «Нет ничего лучше, чем быть на чистяке!» Вот я так теперь и живу — в звенящем таком чистяке. И это действительно самое лучшее.

Через восемь месяцев после клинической смерти я вышла замуж. Странно, но я как-то никогда особенно к этому не рвалась. Если я любила человека, если мне было хорошо с ним — то чего же еще надо?

«Про Максима много чего говорят, про его колоссальную любвеобильность. Но ведь он же художник — ему необходимо вдохновляться. Ревновала тем не менее я его ужасно. Это была ревность на таком... диком, безумном уровне...»
«Про Максима много чего говорят, про его колоссальную любвеобильность. Но ведь он же художник — ему необходимо вдохновляться. Ревновала тем не менее я его ужасно. Это была ревность на таком... диком, безумном уровне...»
Фото: Фото из семейного альбома

Я правда не понимала. И в первый раз меня Максим Дунаевский буквально вынудил, чуть ли не силой в загс притащил.

С Максимом вообще удивительно все получилось. У меня ведь совсем с другим человеком был роман. Это потрясающий человек, сегодня он очень известный сценарист, режиссер и к тому же большой начальник в нашем кино, очень-очень известная личность. Карен Шахназаров. И я очень сильно в него влюблена была. А он… Он вдруг однажды сказал, что ему нужно писать сценарий, — и исчез. Даже звонить мне перестал. Я переживала, конечно, плакала неделями. А мудрая моя бабушка мне сказала: «Да что же ты так убиваешься, внученька, судьба придет, на печке найдет!» И так получилось, что в ту же ночь я уехала в Ленинград — я там снималась.

Приехала, поселилась в гостинице, и оказалось, что за стенкой в соседнем номере живет композитор Дунаевский. Кто-то из его музыкантов пригласил меня, сказал, что будут петь песни, и я пришла. И оказалась в «люксе», где за пианино сидел Максим Исаакович Дунаевский, который на меня не произвел вообще никакого впечатления, вот просто по нулям. Но когда он начал петь — все эти песни, которые я так любила, что знала наизусть каждое слово... Когда он закончил петь, я себе сказала: «Все, я умираю, я его люблю».

В этот же вечер он оказался у меня в номере. Но знаете как? Его просто затолкнули ко мне его друзья-музыканты. Он не шел ни в какую, а они стали дурачиться и насильно втолкнули. Он скромный, растерянный, очки все время сваливаются, мялся-мялся, так ничего и не сказал толком.

Ушел, и я не задержала. Ничего тогда не произошло. А произошло, когда мы встретились в Москве через неделю. И дальше вдруг понеслось на такой сумасшедшей скорости, что еще недели через две-три мы уже снимали вместе квартиру на «Полежаевской».

И вот тут наконец-то вдруг позвонил Шахназаров. Трубку снял Максим, позвал меня. Я слышу голос Карена: «Натуся, я закончил сценарий. Что делать будем? И кстати, кто это там у тебя? Твой брат, кузен?» Я говорю: «Нет, это Максим Дунаевский, и мы с ним живем вместе». Короче говоря, права была бабушка: судьба придет, на печке найдет. Вот так у нас случилось с Максимом.

Знаете, про Максима много чего говорят, про его колоссальную любвеобильность. Семь жен, да и кроме жен тоже все в порядке… И все же никакой он не ловелас.

Просто талантливая, потрясающая личность и обожает женщин. Он — художник, и ему абсолютно необходимо вдохновляться. Но это же понимать надо. Я понимаю это сейчас. А тогда ничего я не понимала, я только ревновала. Это была ревность на таком... диком, безумном, знаете ли, плебейском уровне.

При этом ничего «такого» не происходило. Мы, например, просто едем с ним в машине, а по улице проходит женщина с божественной фигурой. И я же вижу, чувствую просто, что он уже ее в мыслях своих ..., как только мог. И я выпрыгиваю из машины на полном ходу.

Но и любила его очень. Мне было с ним хорошо. Настолько хорошо, что ничего больше и не надо было. И я была уже глубоко беременная, когда Максим сам стал меня убеждать выйти за него замуж.

Свадьба с Максимилианом Шеллом. Посольство Швейцарии в Москве. 1986 г.
Свадьба с Максимилианом Шеллом. Посольство Швейцарии в Москве. 1986 г.
Фото: Фото из семейного альбома

А я никуда не спешила, говорила: «Максим, ну зачем мне выходить замуж с таким животом. Давай потом это сделаем». — «Да ты с ума сошла? Как это можно так родить ребенка...» Такой порядочный, с ума сойти! И я сказала: «Ну хорошо». На седьмом или восьмом месяце беременности мы пошли с ним в загс и расписались. Просто расписались, и все. Помню, я была в белой юбке хлопковой и в белой венгерской кофте с цветами. Даже ничего не покупала себе специально...

А в роддом меня чуть не увезли из ресторана Дома композиторов. Я там танцевала ровно три часа подряд — со своим-то животом! А потом случилось что-то странное, я плохо себя почувствовала и очень захотела апельсинового сока. Мы все-таки добрались домой, там была мама Максима и ее муж, Орест.

Я чего-то ей с трудом сказала, и она в ответ: «Так, срочно в больницу!» — «Нет-нет, вы не понимаете, это мне просто сока хочется». — «Это ты не понимаешь, в больницу срочно!» Она посмотрела на сына: «Мася, ты же пьян! Что делать? Орик, ты повезешь Наташу в больницу». Я уже и не помню, кто меня вез, но помню, что не Максим, потому что он точно не в состоянии был.

Потом мне рассказывали, что якобы в эту самую ночь Максим дома не задержался. И что когда нашему сыну Мите исполнилось ровно 9 месяцев, у Максима где-то родился другой ребенок, девочка… Женщины — они почему-то очень любят что-то такое важное вам про вашего мужа доложить... Мне много таких вещей рассказывали. Максим, конечно, всегда говорил, что ничего такого не было. И я верила ему.

Всегда. Потому что влюблена в него была безумно. Но и переживала из-за этого так, что передать не могу.

А потом в моей жизни появился Максимилиан Шелл. Когда я в первый раз увидела его — не знала, кто он такой. Видимо, когда у нас во ВГИКе показывали «Нюрнбергский процесс» или другие знаменитые фильмы с ним, я сильно загуляла. Тем более что кино у нас обычно показывали в 9-15 утра, а это, сами понимаете, для студента непросто. Особенно когда студент и сам уже в кино снимается. В общем, «Нюрнбергский процесс» я не смотрела. Я просто встретила на лестнице мужчину безумной красоты. И подумала: «Боже, никогда такого не видела!» Шепотом спросила, кто это. Мне отвечают: «Да вы что, как вам не стыдно, это же Максимилиан Шелл, вы с ним работать будете, он Петра Первого играет».

«А! — думаю. — Вот, оказывается, кто мужем-то моим будет».

Через несколько дней нас повезли в Суздаль, смотреть декорации. Художник Александр Попов, гениальный человек, выстроил там Кремль в натуральную величину! И там мы увиделись снова. Как сейчас помню, Максимилиан был верхом на лошади. И вот когда он слез с коня, я вдруг резко, быстрым шагом к нему подошла и выпалила по-английски: «Я на тебя очень зла!» Он растерялся ужасно: «Почему?» «За что ты меня в монастырь сослал?» — спросила я словами Евдокии Лопухиной… Нас ведь за полгода до начала съемок готовить начали, педагоги с нами английским занимались. Но словам учили только тем, что нужны для роли. Потом Макс часто смеялся: «Вместо того чтобы сослать ее в монастырь, я ее привез в Голливуд».

В тот же вечер он пригласил меня в ресторан.

«Возвращаясь от Шелла в три часа ночи, плела Дунаевскому что-то про репетиции… В тот момент я любила их двоих одновременно»
«Возвращаясь от Шелла в три часа ночи, плела Дунаевскому что-то про репетиции… В тот момент я любила их двоих одновременно»
Фото: Марк Штейнбок

Русским артистам не положено было без переводчика с иностранцами общаться, и я четыре часа искала себе переводчика! Но, видимо, сама судьба распорядилась, чтобы мы с Максимилианом пообщались в тот вечер вдвоем. Переводчика свободного не было, и я решила, что пойду одна. Общаться мы толком не могли, не все же мне текстом Лопухиной было разговаривать, поэтому Макс все время рисовал мне на салфетках. Я жалею, что не сохранила эти салфетки.

А потом возвращались в гостиницу. Ночь, холодно уже, а мы стоим на каком-то мостике, и он мне объясняет: «Вот видишь, это мост, это мы стоим, а вон там, вверху — луна». И как-то вдруг я поняла, что он хотел сказать. Что это не важно, где ты находишься — в Москве, в Мюнхене или в Лос-Анджелесе, что вот через эту луну мы всегда можем передать друг другу самое важное.

Например: «Я скучаю по тебе».

Потом было несколько его прилетов и отлетов — фильм ведь снимался блоками. В феврале мы закончили все в Суздале и перебрались в Москву. Иностранцы жили сначала в гостинице «Националь», потом их поселили в «Космосе». И вот когда я навещала Макса в «Национале», встретила там Родиона Щедрина, он тоже к кому-то приходил. И он мне сказал: «Если ты хочешь иметь в этой стране карьеру, никогда здесь не показывайся». И был, конечно, прав. А я, конечно, его не послушала.

В «Космосе» за нами уже следили в открытую. Мы с Максом гуляли вокруг памятника космонавтам, а за нами постоянно ездили мотоциклетки.

Я даже, когда входила-выходила, здоровалась с этими ребятами, кагэбэшниками. Долго так продолжаться не могло. И мы вроде бы договорились с Максом, что нужно, наверное, что-то сделать. Зафиксировать как-то наши отношения.

А знаете, что удивительно? Что я ведь и Максима продолжала любить. Возвращалась от Макса в три часа ночи, говорила что-то про репетиции… Я в тот момент любила их двоих одновременно. Искренне любила, правда. Макса — с той самой минуты, как впервые его на лестнице увидела. И Максима тоже. Знаете, как я плакала, когда от него уходила? Просто так звезды сложились, судьба…

Дальше, ближе к весне, началось уже безумие. У Макса случился инфаркт, я не выходила из его номера, прилетел его личный врач и сказал, что Максу больше нельзя сниматься.

А у Макса был еще и контракт с Берлинской оперой, и он улетел ставить туда спектакль как режиссер. Приезжал в театр в кресле-каталке и работал. За что компания NBC, снимавшая «Петра Великого», подала на него в суд. На суде потом удалось доказать, что ставить спектакли в кресле-каталке можно, а играть Петра Первого нельзя, это разные все-таки вещи. А третьего мая Макс прилетел на мой день рождения. И мы договорились, что дальнейшую жизнь планируем вместе.

Я пришла к Максиму и все рассказала. Он был в шоке, я и сама была в шоке. Но Максим все понял и согласился на развод. Вот только на развод нужно было не меньше двух месяцев — у нас же ребенок, машины какие-то, совместное имущество. Я иду к судье.

Даже не помню, что я наговорила. Естественно, от всего имущества отказалась. Нас развели за 48 часов.

А вот дальше началось самое интересное. Потому что, как только я оказалась свободной, Максимилиан Шелл впал в очень серьезную депрессию и сказал мне, что не может жениться. Он же вообще убежденный холостяк, и у него три главных жизненных правила: никогда не жениться, никогда не жениться на женщине с ребенком и никогда не жениться на женщине-актрисе. Ну как же он может со мной все три правила сразу нарушить? Ему нужно время, чтобы на такое решиться.

Это был ноябрь, квартира моей подруги. Он сказал все это, мы съели с ним два яйца на завтрак, я не проронила ни слова, как всегда, проводила его в аэропорт. Вернулась в квартиру и несколько суток, кажется, просидела перед этой яичной скорлупой без сна и без еды.

Максимилиан Шелл расстался с Элизабет Михич через три недели после развода с Натальей Андрейченко
Максимилиан Шелл расстался с Элизабет Михич через три недели после развода с Натальей Андрейченко
Фото: SIPA/FOTOBANK.RU

И приняла решение, что больше никогда его не увижу и больше никогда-никогда не отвечу на его телефонные звонки. Определителей номера тогда, конечно, еще не было, но звонок из-за границы звучал по-особому, и я понимала, когда звонит Макс, и просто не снимала трубку. А он звонил каждый день по десять раз...

А где-то через месяц… Он очень хитро все устроил! Мне позвонила моя знакомая (Макс дружил с ее мужем) и сказала, что заедет в гости. Посмотрев в дверной глазок, я увидела эту свою знакомую. А вот когда открыла дверь, на пороге стоял Максимилиан Шелл. Я оттолкнула его и, пятясь, глядя ему прямо в глаза и повторяя каждую секунду слово «нет», двинулась прочь. Это была моя квартира в Дегтярном переулке, в старинном доме.

Там длиннющий пятнадцатиметровый коридор мимо всех комнат идет, закручивается и выходит на кухню. На велосипеде можно ездить по этому коридору. И вот я бегу по этому коридору, а Макс идет за мной, не сняв грязных ботинок, оставляя черные следы на всем своем пути. Я кричу: «Нет, нет, нет!» Добегаю до кухни, где сидит моя подруга Юля, которой я дала слово, что с Шеллом у нас уже ничего никогда не будет. И вот он хватает меня в охапку, целует на глазах у Юли. Я как-то сникаю, ведь у меня больше нет сил бороться. Но мне очень стыдно, как будто я предала и русских своих друзей, и свое собственное слово. И я вся в слезах поворачиваюсь к ней и выдаю в собственное оправдание гениальную фразу: «Запах родной». Объясняю таким образом и своей подруге, и себе самой, и всему миру: простите меня, но запах-то родной.

Мы прожили вместе 21 год — если официально, по штампам. А так и все 23. Почему расстались? Наверное, это была расплата за мой ум, за красоту, за силу духа — за то, кто я есть. Потому что Макс мне тогда сказал: «Я встретил женщину. Она простая, примитивная, некрасивая и неинтеллигентная, и я останусь с ней». Тогда я подумала, что он надо мной издевается, я просто не верила, что такое может быть. А когда увидела эту женщину на похоронах сестры Макса, Марии Шелл, я поняла, что он ни словом меня не обманул.

Я не хотела развода. И все время говорила ему: «Ну зачем разводиться? Ну живи с ней, если тебе хорошо, ради бога». Когда он впервые при мне открыто поехал к ней, я попросила Кристалл, нашу замечательную ассистентку и помощницу по хозяйству, подобрать красивый букет цветов. И абсолютно искренне Максу сказала: «Отвези эти цветы своей женщине от меня и скажи ей: «Welcome to the family».

Он подумал, что я издеваюсь, а я — на полном серьезе. Ведь если ты любишь человека по-настоящему, то ты желаешь ему добра и не хочешь ничего плохого… Я не собиралась ни с кем выяснять отношения, я просто думала: ну, значит, она достойна того, чтобы мой муж ее любил. Значит, эта женщина делает его счастливым... Бедный Макс! Он был в таком шоке. Уже и не знал, когда уезжал, куда этот букет девать. Даже в багажник засовывал.

Самое интересное — они расстались через три недели после нашего развода. Хотя потом почему-то долго еще играли в эту историю для прессы. Наверное, ей так хотелось, не знаю. Знаю только, что они расстались.

Я никогда не хотела уезжать из России.

Хотя, когда я только вышла за Макса замуж, меня сразу вызвали куда следует и сказали: «Вот и хорошо. А теперь — вперед и с песней». Но я им ответила: «Я, Наталья Андрейченко — заслуженная артистка России, лауреат Государственной премии и премии Ленинского комсомола. И это же не я сама себе все эти награды выдавала — это вы мне их дали. И никуда я отсюда не уеду, а вы меня не выгоните!»

И первые пять лет мы прожили так: Макс приезжал сюда, а я очень изредка приезжала к нему. Мне было некогда. Я за эти годы снялась в пяти фильмах и играла у Васильева в спектакле «Серсо». Мы долго эту ситуацию с Максом обсуждали. Он знал, что я настоящий патриот. Но он сказал: «Ты понимаешь, если бы я был только писателем, я мог бы купить хорошую дачу в Переделкино, недалеко от Пастернака, и жить в России». Но он же не писатель, он еще и актер, и режиссер, и сценарист, и музыкант, и дирижер, и пианист.

«Я вручила Шеллу красивый букет цветов и абсолютно искренне сказала: «Отвези эти цветы своей женщине от меня и скажи ей: «Welcome to the family» («Добро пожаловать в семью» (англ.).Он подумал, что я издеваюсь...»
«Я вручила Шеллу красивый букет цветов и абсолютно искренне сказала: «Отвези эти цветы своей женщине от меня и скажи ей: «Welcome to the family» («Добро пожаловать в семью» (англ.).Он подумал, что я издеваюсь...»
Фото: Марк Штейнбок

Он не мог оставаться здесь. А я не могла быть все время там.

Мы не виделись с ним месяцами. И даже когда работали вместе на одном и том же фильме, жили в разных номерах. Естественно, это рождало бешеные сплетни, но как иначе? Мне надо встать в пять утра, пойти на грим. А он до двух не ложится, потому что сидит, переписывает сценарий, и у него то художник картины, то оператор. Он же достанет всех: сам не спит и никому не даст и всех заставит работать. Это безумие полное, что у него там творилось.

У нас был закон: один из родителей обязательно остается с детьми. С Митей и нашей дочерью Настей. И часто бывало, что Макс брал детей на себя, но для этого ему обязательно должен был понравиться мой проект.

Так просто, если бы я захотела какой-то ерундой заниматься, он бы не согласился.

В 1996 году я впервые не была с семьей на Рождество и Новый год. Это был первый удар, Макс тогда очень сильно обиделся: Рождество для него — святое. Да, я понимаю, что виновата, но я тогда занималась музыкой и должна была — впервые в истории! — создать музыкальную паузу в программе «Что? Где? Когда?» у Ворошилова. И у меня была группа, семь человек, из них четыре американца. Ну не могла же я их бросить и улететь? Интересно, что я так и не выступила. Помню, я тогда ужасно боялась заболеть. Выступать надо было в легком шифоновом платье на улице! А мороз — минус 28. И я все твердила: только бы мне там не заболеть воспалением легких.

И что? Я заболела воспалением накануне съемок. Космос не слышит частицы «не». Хотела — получи! Я чуть не умерла тогда и просто никак не могла приехать к семье на Новый год.

А потом… Я все больше времени проводила в России. У меня было безумное желание помочь своей стране. Я создала РУФИС — Русский благотворительный фонд исследования СПИДа, Лиз Тэйлор меня вдохновила. Это сейчас на таких делах деньги отмывают, а тогда я же искренне спасать хотела! А Макс меня ревновал. Он вообще не ревнивый, это ниже его достоинства. А тут ревновал, хотя и не к чему было…

Видимо, так должно было случиться. Я не могу без креатива, без творчества. Мне все время нужно что-то создавать. Может быть, если бы я превратилась в скучную серую мышку и была всегда рядом с ним, все было бы по-другому?

Может быть. Но я думаю, что тогда он бы гораздо раньше от меня ушел. Да я бы никогда и не превратилась в мышку... Помните, я рассказывала, как Шахназаров исчез из моей жизни? Перед тем как уйти, он сказал одну вещь: «Ты относишься к женщинам, которые занимают всю жизнь целиком, без остатка. Просто раз — и все мое время занято. Это нечестно, поэтому я должен уйти, чтобы написать сценарий». Не знаю, честно это или нет, но, может быть, все дело как раз в этом. И с Максом тоже...

Еще лет в 25 я догадывалась, что мы сами выбираем свою жизнь. Выбираем тот опыт, который нам еще только предстоит пережить. А если так, то какое право мы имеем страдать и жаловаться? Мы выбрали сами, мы должны радоваться! Уже потом, каждый год уезжая в Тибет, я все это очень ясно поняла.

Кстати, это был еще один момент, который Макс очень трудно принимал, — мой духовный путь. Но именно Тибет меня и спас во время развода. Я сказала тогда: развестись — не значит разрушить. Никто никогда не разрушит то, что послано мне Богом: мою семью. И этого не случилось. Я люблю Максимилиана, у нас прекрасные отношения, полностью восстановились и его отношения с Митей и Настей. Я довольна своей жизнью.

А если в ней остаются какие-то вопросы, я посылаю их небу, космосу. Вот совсем недавно, сидя ночью на террасе своей московской квартиры и любуясь видом на Кремль и храм Христа Спасителя, я задумалась: почему у меня не складывается с моей любимой работой в моей любимой стране? И получила ответ. Мне подсознательно так и не простили моего отъезда.

Наверное, слишком глубоко это сидит: ­уехала — значит, предала.

Но это не так. Я никого не предавала. А мой отъезд… Знаете, трудно объяснить, но я точно знаю, что со мной должно было случиться чудо. Я столько добра и радости подарила людям, столько света в душах зажгла. Особенно фильмом «Мэри Поппинс, до свидания!». Судьба подарила мне счастье сыграть эту роль. И нет в стране людей, от трех лет и до ста, которые бы этот фильм не любили. Рождаются новые дети, и те родители, которым я смогла подарить вот эти крупицы счастья, радости, любви, они хотят показать фильм своим детям и своим внукам. Со мной случилось чудо, я действительно стала волшебницей. Ну как же я могла не улететь? И как могу не возвращаться?

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram
Астрологический прогноз на апрель 2024 года
«Завершающийся март оказался месяцем, невероятно увлекательным с астрологической точки зрения. Но предстоящий апрель готов побить его рекорд. Судите сами!» — говорит практикующий ведический астролог Ирина Орлова.




Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог