Диана Иосифовна Берлин – легендарная радиоведущая. Она выходит в эфир более сорока лет: на «Маяке» и в Главной редакции музыкального вещания Всесоюзного радио, на «Авторадио» и на «Радио-1», на «Голосе России», «Радио Культура», «Орфее». А недавно Берлин выпустила книгу «Неформат, или Дни радио», в которой раскрыла множество секретов радийной жизни: как песни попадали в эфир, каких артистов запрещали ставить в эфир и за что…
— Диана Иосифовна, читая вашу книгу, словно заново переживаешь историю нашей страны. 70-ые годы, когда новое музыкальное вещанию «Маяка» стало глотком свободы в несвободной стране. «Застойные» 80-ые, когда цензура перекрывала путь в эфир всему новому и оригинальному. «Лихое» время – начало 90-ых, когда все ждали перемен. Тогда радийщики радовались возможности свободно творить, доносить до слушателей новую музыку. Вы лично не прерывали вещания даже в дни путча в октябре 1993 года, когда в соседних с радиостудией домах засели снайперы.
Беда пришла с другой стороны: вдруг одной росписью пера начальников успешные радиостанции лишали привычных частот, уничтожали уникальные творческие коллективы, отбирали созданные десятилетиями фонды. К слову, подробно jрассказывая, как ликвидировали знаменитое «Радио 1», вещавшее на первой кнопке приемников, вы вспоминаете не только людей, которые его защищали — Кобзона, Говорухина, Селезнева. Вы не побоялись прямо назвать фамилии и тех начальников, кто это радио разрушал. Очень откровенная книга у вас получилась… А как все начиналось?
— Я всегда хотела работать на радио, девочкой воображала себя у микрофона: «Здравствуйте, уважаемые слушатели». Поступила на журфак, а на третьем курсе сама позвонила на Всесоюзное радио: «вам не нужны сотрудники?» «Да, нужна машинистка в отдел писем…» Так я попала на радио.
А через год меня взяли на первый музыкальный «Маяк». Тогда, в 1970 году «партия и правительство» решило создать противовес «вражеским голосам». Ведь в те годы советские люди по ночам сидели у радиоприемников. И, несмотря на глушилки, ловили зарубежное радио — передачи Севы Новгородцева на «Би-Би-Си». Только там можно было узнать, что происходит в мире, услышать новую музыку, запрещенную в СССР — рок, джаз.
Чтобы противостоять этому тлетворному западному влиянию на «Маяке», и собрали молодых выпускников факультета журналистики и консерватории. Нам разрешали ставить практически любую музыку — иностранный джаз или эстраду. Конечно, материал для этих программ нам не выдавали. Пластинки с полулегальными записями нам приносили обычные любители музыки, которые покупали западные диски у спекулянтов.
— Значит, на «Маяке» была полная свобода творчества?
— В принципе да! Хотя каждая иностранная песня должна была быть переведена на русский. Специальные переводчики выясняли, о чем, к примеру, поет группа «Пинк Флойд»: про любовь, или, может, про политику, или еще хуже — про Советский Союз. «Пинк Флойд», как выяснялось, про СССР ничего не пел, поэтому его песни проходили в эфир. Однако долго такая ситуация длиться не могла и через семь лет нас закрыли.
Я перешла в Главную редакцию музыкального радиовещания Всесоюзного радио. Вот тут и столкнулась с теми самыми запретами… На самом деле, запреты, какие-то «табу» были и будут всегда: и вчера, и сегодня, и завтра.
Вот в начале 90-ых, когда, казалось, пришла полная свобода, мы решили сделать программу к юбилею Роберта Рождественского. А нам говорят: «А зачем вам Рождественский? Да кому он нужен…» Мол, он из другого, «советского» времени, а сейчас новые времена, новые имена. Но я сказала: «Рождественский у нас будет!» И мы сделали программу…
А в 70-ые годы музыкальным редакторам просто выдавали списки запрещенных артистов. Прежде всего, из эфира убрали тех, кто эмигрировал: певиц Ларису Мондрус и Аиду Ведищеву. А заодно всех тех, кто как-то выбивался из общего ряда, казался «не таким, как все». Напротив Валерия Ободзинского стоял знак бекар, в музыке означающий отмену, а в нашей ситуации — отказ ставить в эфир.
Долина не подходила ни тембром, ни внешностью, ни репертуаром — она исполняла джаз. Леонтьев не нравился, потому что много двигался на сцене. Чтобы «успокоить» Валеру, на телевидении его специально снимали на небольшом кубе, на котором особо не потанцуешь…
— Но ведь мы говорим о радио?!
— А кто углублялся в такие тонкости? Раз запретили по телевидению, то и на радио лучше Леонтьева не пускать: так рассуждало наше начальство. Категорически запрещены были в радиоэфире и Александр Градский, и Игорь Тальков.
В Талькове раздражало и его необычное выражение лица, и особый тембр голоса. Помню, Игорь принес мне свою новую песню — «Россия». Когда услышала там строчку «Кровавый вождь, великий Ленин», сразу сказала Игорю, что это не пропустят, и надо слова как-то изменить. А он «уперся»: мол, не буду! Но через пару дней перезвонил и показал такой вариант: «Великий вождь, кровавый гений».
Долго не давали поставить и «Чистые пруды» Тухманова в исполнении Талькова — в финал «Песни года». Отстоять эти песни удалось с очень большим трудом.
Непросто было и Игорю Крутому, хотя сейчас в это невозможно поверить. не подходила ни его музыка, ни его фамилия... Когда на одном из худсоветов я представляла песню Игоря и Риммы Казаковой «Мадонна», которую сейчас знают все, ее вновь «завернули» - уже по привычке. Даже авторитет Казаковой не помог. Тогда я пошла на подлог: сказала, что вот новая работа Раймонда Паулса. И это сработало: песню одобрили! А уже перед самым эфиром я сказала, что ошиблась, перепутала авторов. И что надо объявить, что это песня Игоря Крутого…
У композитора Давида Тухманова изначально была запрещена практически каждая песня. И даже его «День Победы» на слова фронтовика, поэта Владимира Харитонова худсовет отверг! Один композитор, услышав эту мелодию, все не мог успокоиться: «Я положу на стол партбилет, если эта песня хоть раз прозвучит по Всесоюзному радио!»
А потом даже его казалось бы гражданская песня «Притяжение Земли» попала под запрет. Говорили: «А она какая-то странная, непонятная…» И этого было достаточно, чтобы закрыть эфир. Смутила цензоров и песня Евгения Мартынова «Начни с начала, начни с нуля». С одной стороны это слова самого Андрея Вознесенского, на которого просто так ногой не топнешь. С другой, непонятно, о чем идет: какое начало, какой нуль?!
— И что, ситуация, была беспросветной?
— А вот и нет! Мы, редакторы много делали, чтобы отвергнутая песня все-таки начинала жить. В таком преодолении и была радость нашей работы! Так вот, мы ставили запрещенных музыкантов — того же Талькова — ночью. Но, оказывается, эфир писался и отслеживался круглосуточно. И я долго не понимала, почему мне вкатили очередной выговор за песню Тухманова… А иногда, чтобы записать в студии песню опального автора, мы вносили в заявку фамилию другого, известного композитора — чаще всего наше любимой Пахмутовой.
— А она знала об этом?
- Конечно! Да Пахмутова сама столько раз отстаивала молодых талантливых авторов, заступалась за них. Александра Николаевна была настолько авторитетным музыкантом, что шла в начальственные кабинеты и говорила: «я бы хотела, чтобы прозвучала такая-то песня - считаю, что это очень хороший автор». Вот как она ценила чужой талант, радовалась новым явлениям на эстраде.
Однажды даже поставила условие: «Буду вести радиопрограмму, если вы дадите ход музыке Градского…» И ее послушались! Очень многим композиторам помог и Лев Лещенко. Когда Юрий Антонов принес свое «Зеркало» на стихи Танича, наш руководитель сказал, что в эфир песня не пойдет, потому что «наверху» есть мнение, что «у автора странный тембр». При том, что Антонов уже выступал с концертами по всей стране!..
Мы, редакторы, понимали, что никто лучше самого Юры его песни не споет. Но, чтобы дать их в эфир, звонили Лещенко: «Выручи, спой». Лева пел, и мелодии шли в народ, начинали жить.
Категорически запрещен был и Слава Добрынин. Мол, разве советский человек мог слушать такое: «Не сыпь мне соль на рану». Это, пожалуй, автор еще призовет полоснуть по руке бритвой… Добрынин, кстати, порой обижался на нас, редакторов. Несколько лет назад мы с ним увиделись, и я ему сказал: «Слава, ну, из-за чего мы с тобой ссорились, не разговаривали? А теперь ты классик, просто наш Моцарт!»
- Так у вас с авторами было близкое общение?
- Да, тогда автор и редактор вместе очень тщательно работали над каждой песней, над словами, интонациями. И это касалось не только начинающих авторов. Когда я пришла на радио, еще творили великие композиторы Фрадкин, Фельцман, Блантер, Богословский. И все они показывали нам свои новые произведения, советовались…
При этом попасть на худсовет мог каждый, буквально любой человек с улицы. Нам постоянно звонили: «Я — Вася Иванов из Владивостока, когда я могу к вам приехать?» И мы называли ближайшие даты худсовета — он собирался два раза в неделю. Подчеркну: прийти к нам и показать сочинения мог каждый.
- Вот так без блата, без денег люди попадали в эфир?
- Да вы что! Денежных отношений между редакторами и артистами тогда не было. Никаких! Только дружба и желание помочь… На худсоветы приходили и профессиональные композиторы, и певцы из самодеятельности. В один вечер сначала пел человек из тьму-таракани, а потом садился за рояль Марк Минков.
Помню, как Марик принес песню «Эти летние дожди» на стихи Кирсанова, а этот поэт тогда был запрещен. «Дожди» потом пела Пугачева. А поначалу один член худсовета, кстати, сам композитор, сразу же закачал головой: нет, такую странную песню мы в эфир не пропустим. Выручила моя коллега-театровед, которая спокойно стала его уверять, что это песня о природе-погоде. Мол, скоро лето, как раз самое время такую песенку ставить. И все согласились: да, песня подходящая…
- Худсовет занимался только отбором песен?
- Мы еще выдвигали молодых музыкантов на международные конкурсы. Например, никому не известного певца Сашу Серова… Когда я только с ним познакомилась, то сразу поняла, что это прекрасный музыкант с необыкновенным тембром. Помню, как он впервые пришел к нам на радио – вместе с Игорем Крутым. Такие простые парни из провинции. Была зима, мороз, а у них, как потом выяснилось, одна шапка на двоих. В то время они порой даже бутылки из-под кефира сдавали, чтобы хоть как-то выжить в Москве…
Игорь Крутой, мой настоящий друг. Сейчас многим кажется, что в его жизни все случилось «по одному щелчку», а он прошел очень тернистый путь. Может, благодаря тому, что в нем был заложен не только большой талант и трудолюбие, и огромное желание осуществить мечту, и необыкновенное уважение к музыкальным традициям, к великим людям старшего поколения…
Через несколько лет Крутой очень помог мне в одной семейной истории. В 1989 году моя дочь Лиля Виноградова, студентка, поэт, поехала с рок-группой на гастроли в Италию. И осталась там. В то время эмиграция приравнивалась к измене родине. И грозила неприятностями всем членам семьи, начиная с увольнения с работы. И тогда у меня замолчал телефон: жизнь дала мне вот такую возможность проверить людей, которые меня окружали.
Рядом со мной остались три верных друга: композиторы Микаэл Таривердиев, Владимир Мигуля и поэт Андрей Дементьев. И еще, совершенно неожиданно для меня – Крутой, с которым мы не были близким друзьями и который тогда совсем не был тем, кем он стал потом. А ведь еще было непонятно, как повернется ситуация, чем все закончится: для меня, для тех, кто не побоялся общаться со мной...
В тот день, когда все произошло, Крутой сам приехал ко мне. А потом всю ночь в разговоре с советским консулом в Милане Игорь выдавал себя за отца «блудной дочери», говорил, что постарается уговорить Лилю вернуться: у моего мужа тогда просто не было на это сил! А через несколько месяцев Игорь выбил себе турпоездку в Италию, и сам предложил мне привезти для Лили чемоданы с вещами и книгами…
Разве такое забудешь?! Как не забуду я помощь Валеры Леонтьева в той ситуации. Он познакомил меня с телефонисткой, которая помогала мне созваниваться с дочкой. Ведь в те времена не было автоматической связи: надо было часами крутить диск телефона, и каждый раз просить телефонисту соединить с нужным номером. А человека, которому звонишь, ведь могло не быть у аппарата (тогда ведь не было мобильных). На все это уходили часы, а «своя» телефонистка очень помогала.
- Ваша дочь до сих пор живет в Италии. Но и в России Лиля Виноградова хорошо известна - как поэт, написавший много песен с Дмитрием Маликовым. А с Игорем Крутым Лиля создала целые программы на русском, итальянском и французском языках для Дмитрия Хворостовского и Анны Нетербко… Диана Иосифовна, а вы по работе общались только с музыкантами?
— Нет, и с драматическими артистами тоже. Ведь в одном радийном здании располагалась и музыкальная редакция – на четвертом этаже, и литературная - на пятом, и детская - на седьмом. Особая история связана у меня с Андреем Мироновым. В то время у людей нередко возникали проблемы из-за «пятого пункта» в анкете, то есть из-за национальности.
Даже всенародно любимой Татьяну Пельцер и то пеняли, хотя она не имеет никакого отношения к евреям, у нее отец — немец. И вот на «Маяке» меня однажды вызвали к начальству, дирижеру Геннадию Черкасову (племяннику знаменитого артиста Николая Черкасова, сыгравшего в кино Александра Невского и Ивана Грозного).
Он мягко начал: «Вы ведете авторскую программу, она популярна. Но вы же умный человек и должны понять, что ваша фамилия не может больше быть в эфире. Найдите хорошего артиста, и он будет вести вашу программу» Я опешила.
Потом захотела тут же, в кабинете, сразу написать заявление об уходе. Но у меня в тот момент была маленькая дочка, и я не могла позволить себе остаться без куска хлеба. На ватных ногах отправилась к себе в кабинет. А со мной вместе работала Мария Журавлева, дочь знаменитого советского мастера художественного слова Дмитрия Николаевича Журавлева. Маша сказала: «Перестань реветь, я позову вести твою программу Андрюшку Миронова». И не обманула: позвонила Миронову, объяснила ситуацию.
И через несколько дней Андрей уже приехал на радио (мы с ним до этого не были знакомы, я ждала его у кабинета «главного»). В тот момент Миронов был на пике популярности. Когда мы вошли в кабинет, Черкасов встал и заулыбался: «Андрей Александрович, спасибо вам большое, что вы согласились вести программу…»
А Миронов и говорит: «Да, я готов работать у вас, хоть сейчас, ведь я очень люблю радио. Но у меня только одна маленькая просьба. Я всюду - на экране и в театре - на фамилии мамы. А на радио я хочу быть на фамилии отца - Менакер». Тут воцарилась гробовая тишина, начальство не знало, что ответить… Андрей так не дождался ответа и сказал мне: «Пошли». Развернулся и вышел. С тех пор, когда мы с ним встречались, он иногда, прощаясь, грустно говорил: «Менакер – к вашим услугам»
А мою программу просто закрыли… С Мироновым мы потом не раз встречались в нашем радиодоме. Актеры вообще любили работать на радио. Денег это особых не приносило. Но для артиста это была огромная радость - записать спектакль…
