«Когда мне исполнилось лет одиннадцать, я вдруг стала стесняться, что мы все одеты в одинаковую одежду и в транспорте на нас тычут пальцами: «Смотрите, вот интернатские». Может, они нас жалели, но слово «интернатские» раздражало, жгло меня изнутри. И я сказала себе: «Так долго продолжаться не может, я должна что-то сделать», — в преддверии грандиозного сольного концерта в Санкт-Петербурге Ани Лорак дала откровенное интервью.
Моя нынешняя жизнь не имеет ничего общего с тем, с чего я начинала. Потому мне и хочется об этом рассказать — может быть, мой пример кого-то вдохновит. Ведь это сейчас у меня есть семья, лучший в мире ребенок, лучший в мире муж и самая лучшая в мире профессия… А еще — уютный дом. Но в детстве жизнь меня не баловала...
Мои родители развелись еще до моего рождения. У мамы помимо меня были еще два сына, а время очень тяжелое: конец 80-х — начало 90-х. В Черновцах, куда мы переехали из моего родного городка Кицмани, нам удалось поселиться только в маленьком доме: единственная комната да неотапливаемая кухня. Удобств никаких: ни горячей, ни холодной воды (носили из колодца). Туалет — на улице. Да ничего у нас не было, одни голые стены: ни телевизора, ни кровати! Первые недели мы все вместе спали на большом матрасе, который расстилали на полу.
На дворе стояла осень, в доме было очень холодно. Мы, дети, чтобы согреться, под одеялом прижимались друг к другу, как маленькие котята. Вот так, по-цыгански, и ютились. Может, это и приучило меня переносить тяготы кочевой гастрольной жизни, ведь артисты те же цыгане — всегда в пути. (Смеется.) Мы жили не у черты бедности, а за нею. Новые вещи не покупали. Я носила одежду, доставшуюся мне от среднего брата, — мальчиковые штанишки, рубашечки, штопаные-перештопаные колготки. Это может показаться удивительным, но долгое время я вообще не понимала, как это — быть сытой. Маминой зарплаты не хватало даже на еду.
Помню, однажды утром она принесла с базара курицу — редкое для нас лакомство, которое мы позволяли себе только по праздникам, и то не всегда. Но холодильника у нас не было, и курицу мы просто вывесили в авоське за окно, обернув в три пакета. А когда вечером мама, наконец, взялась ее приготовить, то там уже завелись червяки, огромные такие. Мы поняли, что сегодня ужина у нас не будет… И все же по-настоящему мы не голодали — выручал круглосуточный садик-пятидневка, где регулярно давали еду.
Однажды я прочитала, что семья — это последнее, что осталось от рая на земле. И это так верно! Когда усталая, после концерта я теперь возвращаюсь домой, то именно в своем уютном мирке, домике, я могу подзарядить свои севшие батарейки… Но в детстве у меня ничего подобного не было. Мы с братьями, даже совсем маленькими, жили своей жизнью, в которую родители особо не вникали — не до того им было. Хотя между собой мы, дети, были очень близки. Старший, Сергей (у нас разница 10 лет), проявлял обо мне отцовскую заботу, следил, чтобы я поела, пытался одеть меня. Средний, Игорь, старше меня всего на два года. А потом появился младший брат — Андрей (от следующего гражданского брака мамы). Мы всегда были вместе, поддерживали друг друга. Помню, как я помогала Игорю собирать по утрам вещи. Он был рассеянный, и я, первоклассница, все время нервничала, что пропущу нужный автобус и опоздаю на занятия.
Утром автобус всегда был переполнен. В семь лет я была совсем небольшого роста, и передо мной стояла одна задача — чтобы толпа внесла меня в салон, а на нужной остановке — вынесла… Причем так, чтобы обувь с ноги не слетела. Ведь в целях экономии мама покупала мне ее на два размера больше. Чтобы ботинки не болтались, приходилось либо надевать теплый носок, либо класть стельку. Но это мало помогало, и я, крошечка, ходила в громадных башмаках, как на лыжах...
Шли месяцы, жизнь не налаживалась. И однажды маме ничего уже не оставалось, как отдать меня и среднего брата в интернат… Помню, я не очень расстроилась. Мне даже показалось, что интернат — это прекрасное место. Ведь там мне и одежду стали давать, причем иногда даже новую. С едой тоже было неплохо. Впрочем, растущему организму казенной порции вечно не хватает... Частенько твой обед или ужин достается более сильному или наглому ребенку. Приходишь в столовую, а тебя уже опередили одноклассники, и кто-то съел твою порцию. А добавки нет…
Помню, у меня не было какого-то любимого блюда (да я и не пробовала тогда никаких деликатесов вроде колбасы или шоколадных конфет) — мне хотелось просто еды… Мы постоянно пытались раздобыть еду. На ужине прятали по карманам хлеб, чтобы потом съесть его в спальне. Осенью собирали на полях картошку или кукурузу и пекли их. А в садах можно было набрать яблок, груш. Вот только зимой найти дополнительное пропитание было трудно. Спасали соленые огурцы и помидоры, которые хранились в больших бочках в подвале. Если с хлебом — очень вкусно...
Что же касается родителей, которых так не хватает детям в интернате... Конечно, мне хотелось заботы, тепла, любви, и я иногда плакала по ночам. Мне хотелось, чтобы родители гордились мной, чтобы я была центром их вселенной, как сегодня для меня является центром моя четырехлетняя дочь Соня. Но я понимала, что это все какие-то несбыточные мечты, какие-то сны. Вопрос «почему это происходит, почему я живу в интернате?» — у меня, конечно, возникал. Но обиды, злости на родителей — никогда! Я же понимала, что так сложились обстоятельства, что не от сытой жизни мама отдала нас сюда. Я видела, что она хороший человек. И папа тоже хороший. Нет, я никогда не корила родителей и любила их такими, какие они есть. Ведь если бы эти два странных, абсолютно разных, несовместимых человека не встретились, то я бы не появилась на свет. И сейчас я делаю все, чтобы они ни в чем не нуждались.
Помню, как папа навещал меня в интернате. В мой день рождения забирал под расписку на все выходные, вел в «Детский мир» и говорил: «Выбирай, что захочешь». И покупал куклу или ручки, карандаши, альбомы — я очень любила рисовать. Отец привносил в мою жизнь праздник. И не только в мою! Вернувшись в интернат, я раздавала ребятам конфеты. Так что прихода моего папы ждали все. Да, я не жила вместе с родителями. Но они у меня хотя бы были. А у других деток — нет. Их мамы-папы сидели в тюрьмах, были лишены родительских прав, беспробудно пили… Помню девочку, которая иногда выходила на крыльцо, показывала на идущую вдали женщину и говорила: «Ой, вон моя мама пошла». Над ней смеялись, потому что все знали, что она сирота и никакой мамы у нее нет. Просто девочка фантазировала… Только сейчас, вспоминая это, я понимаю, что это такое: ребенок воображал в каждой прохожей свою маму, чтобы просто почувствовать, как это, когда у тебя есть мама... А у меня — роскошь: есть папа, есть мама, они живы...
Это было потрясение: у меня собственная комната!
Когда мне исполнилось лет одиннадцать, я вдруг стала стесняться, что мы все одеты в одинаковую одежду. Не самих пальтишек, а того, что по ним люди в транспорте нас вычисляют и тычут пальцами: «Смотрите, вот интернатские». Может, они нас жалели, но слово «интернатские» раздражало, жгло меня изнутри. И я сказала себе: «Так долго продолжаться не может, я должна что-то сделать». Не знаю, что бы я сделала. Может, сбежала бы... Но мне не пришлось. Потому что тут-то мама и забрала меня из интерната… Этому предшествовали трагические события. Когда мне было девять лет, в Афганистане погиб мой старший брат. Через пару лет нам, семье погибшего героя, дали трехкомнатную квартиру в Черновцах, вот и появилась возможность забрать меня домой… Я испытала настоящее потрясение, когда поняла: у меня теперь есть своя комната! До этого я всегда жила с кем-то: в садике-пятидневке, в интернате. А тут — о чудо! Я могу закрыть дверь и остаться одна. Я представляла себя королевой! Правда, у этой королевы было не царское ложе, а очень старенькая кровать, которую мама где-то нашла. Кровать эта буквально разваливалась подо мной. Но тут случилось еще одно чудо: в 1992 году я приняла участие в музыкальном конкурсе «Первоцвет», который проходил в Черновцах, и стала лауреатом. Призом оказался как раз маленький мебельный уголок, который к тому же идеально вписался в мою комнатку. Кстати, он сохранился до сих пор — сейчас на нем спит моя мама (она по-прежнему живет в Черновцах), потому что мебель оказалась очень качественной и хорошо сохранилась.
Переехав к маме, я, естественно, стала ходить в обычную школу. Но нельзя сказать, что она была лучше интернатовской. На самом деле именно в обычной школе я столкнулась с настоящей жестокостью детей. Ведь в интернате были все равны в своей нищете. А тут рядом со мной появились дети обеспеченные, которые презирали тех, кто беднее. Конечно, одноклассницы не упускали возможности меня унизить. Самое страшное, что такое же презрение шло и от учителей. Помню, как, представляя меня классу, классный руководитель первым делом обрисовала ситуацию: «Это Каролина, она из интерната…» Зачем надо было упоминать интернат? Тридцать человек смерили меня холодным взглядом, облили презрением, дав понять, что я здесь — изгой. В тот момент мне хотелось одного — провалиться сквозь пол, исчезнуть. И дальше я постоянно чувствовала это: ты не такая, как все, как мы, ты чужая.
Это было испытание похлеще, чем голод… Меня за глаза, а часто и прямо в лицо обзывали «замарашкой», «интернатской», «селючкой» — то есть приехавшей из села. А как богатенькие девочки высмеивали мои скромные наряды! Они-то одевались по последней моде. А у меня даже сумки не было. Вот сейчас вспоминаю это и не понимаю: неужели даже на такую нужную вещь у нас не хватало денег? Но факт остается фактом: я носила книги и тетради в целлофановом пакете. Он периодически рвался, тогда я покупала новый. Это была моя проблема, которую я сама должна была решать. Как сама придумывала, в чем пойду в школу, что буду носить, когда похолодает.
Как-то пришла я в школу в маминой кофте, которая была мне велика на три размера. Представляю, как нелепо я выглядела. Ну, наши красавицы, конечно, не упустили возможности поиздеваться. Иду по коридору, а они: «Ты на себя в зеркало смотрела, чучело? Как можно так выйти из дома, уродина?» От этих слов, от этого смеха мне стало просто физически плохо. Я разрыдалась, побежала в туалет, выплакалась, и мне стало полегче… Тогда я не понимала, как противостоять агрессии, как отвечать на грубость (впрочем, я до сих пор теряюсь, когда хамят в глаза).
Жалею только о разлуках с семьей
Все переменил вечер самодеятельности, после которого ко мне стали относиться гораздо лучше. Мне поручили выучить песню и спеть на школьном мероприятии. И вот я вышла на сцену. И спела так, что зал взорвался аплодисментами. Там, в зале, сидели те, кто выставлял меня замарашкой. Но я была над ними, потому что я — на сцене, а они внизу. Я в эти минуты просто парила! И, помню, сама удивлялась, что могу так петь... Оказалось, что есть такое место, куда стоит выйти, как меня все начинают любить. Это место — сцена — моя стихия. Мне просто надо было стать певицей, чтобы почувствовать себя счастливой...
Так и вышло, как я задумала на том школьном вечере. Я — певица, и это принесло мне счастье. Семейное — тоже. Одна печаль: из-за постоянных гастролей мне приходится довольно часто расставаться с моей семьей, которой я очень дорожу, но я никогда не смогу отказаться от профессии — как не смогла бы отказаться от роли мамы и жены. Совмещать эти две сферы непросто, но можно... Я никогда не отсутствую дома больше десяти дней. Даже сейчас, когда у меня очень напряженный рабочий график: я несколько месяцев готовила грандиозное шоу «Каролина», которое пройдет в мой день рождения, 27 сентября, в Ледовом дворце Санкт-Петербурга. Это история в песнях о маленькой девочке из крохотного городка, которая не имела за плечами ничего, кроме желания стать певицей. Каждая песня программы — отдельный номер, где участвует балет и меняются яркие костюмы... Еще в сентябре состоится премьера моего нового клипа «Осенняя любовь». Да, мне приходится много работать, я много гастролирую, но организаторы туров знают, что мне нужны паузы в гастролях, чтобы побыть с моими любимыми людьми. Муж стал первым человеком, с чьей стороны я почувствовала настоящую заботу (турецкий бизнесмен в области туризма Мурат Налчаджиоглу. — Прим. ред.). От него я получила ту любовь и внимание, которых мне так недоставало с детства. А потом мне стала дарить тепло еще и моя крошечка — Соня...
Когда приезжаю домой и только захожу в квартиру, дочка прыгает на меня, даже не дожидается, пока я сниму каблуки. И минут пятнадцать мы просто сидим обнявшись… Ей уже четыре года, и многое можно объяснить. Я рассказываю, сколько была в пути, что у меня ножки гудят, а тут у меня мозоль от каблуков. А здесь спинка болит, потому что ночью мама летела на двух самолетах и не спала… Я хочу, чтобы ребенок понимал, каким трудом достается мне этот хлеб, сколько я работаю, летаю, недосыпаю. И Соня это уже понимает. Бывает, приезжаю я с трудных гастролей, и у меня нет сил сразу пообщаться с ребенком. Тогда Соня сама говорит: «Иди, мамочка, полежи». Ей, конечно, очень хочется со мной поговорить, поиграть, показать новый рисунок. Но она не заходит ко мне в спальню, дает возможность отдохнуть. А как Соня переживает, когда увидит у меня какую-нибудь малюсенькую царапину. Она кричит: «Маме нужен пластырь!» И пока не заклеит мне ранку — не успокоится. Да что там, Соня всегда становится на мою сторону. Если ей кажется, что Мурат со мной как-то не так общается, дочь сразу волнуется: «Не надо так с мамой!» Хотя мы и не ссоримся с мужем особо в этот момент… Словом, кажется, какой-то ангел-защитник перевоплотился в ребенка и теперь оберегает меня... Мой чудесный ангел с ресницами такой длины, что достают до бровей, — благодаря папиным генам (у Мурата мама родом из Грузии, а папа из Турции).
Я не показываю Соню публике, не хочу, чтобы ее фотографировали, потому что очень боюсь, как бы публичность, вспышки фотокамер ей чем-то не повредили. Не хочу подвергать ее психику даже малейшему риску — у Сони должно быть комфортное детство, гораздо лучше, чем было у меня... Из этих же соображений я не вожу ее в двадцать кружков, как сейчас модно: чтобы в 9 часов утра у ребенка английский, в 10 — китайский, потом йога, рисование, виолончель, фехтование и под вечер шахматы. К ней приходит только педагог по рисованию, и тогда из-под кисточки Софии выходят какие-то каляки-маляки… София познает мир, но в игровой форме, без родительского фанатизма. Например, дочка учит четыре языка, причем это выходит само собой, в процессе общения. Она слышит и запоминает, даже не зная, что занимается изучением языков. Турецкий дочка осваивает благодаря сестре Мурата, которая тоже с нами живет. На русском она разговаривает со мной, на английском иногда — с папой (хотя чаще они говорят друг с другом по-русски). Ну а украинский она узнает, когда у нас гостит мой папа. Кстати, мои родители до сих пор между собой не общаются. Но я так выстраиваю отношения с ними, что Соня знает: у нее есть и бабушка, и дедушка…
Конечно, у моей дочери есть все, чего когда-то не было у меня. Причем ей столько даже не надо — она всегда выбирает в детском магазине что-то одно. Это я, оказавшись там, всякий раз превращаюсь в маленькую девочку, иду мимо витрин и не могу остановиться: «Ой, какая посудка… Боже, какой мишка… Гляди, какая куколка…» И покупаю, покупаю — раскраски, кубики, конструкторы... Ну и конечно, мне очень нравится наблюдать, как София наряжается, в том числе и в мои платья да туфли. Бывает, она спрашивает: «Когда вырасту, ты же оставишь мне вот эту кофту? И эти туфли… И эту сумку…» Она говорит на полном серьезе, а я в такие моменты умираю от смеха. Теперь мне уже кажется смешной идея, что ребенок может донашивать вещи с плеча взрослого...
Конечно, то, что я сама росла в трудных условиях, во многом воспитало мой характер. Как будто у Бога был на меня какой-то план, как будто Он решил: так, начинаем подготовку, лишаем ее внимания, тепла, каких-то элементарных жизненных благ — пусть научится восполнять все это за счет других ресурсов. И еще пусть научится любить сама. Я верю, что все было не просто так, что во всем, что происходит с нами, есть какой-то замысел. И если сегодня тебе чего-то не хватает, надо просто попытаться понять, чему ты должен научиться, чтобы преодолеть эту ситуацию. Но специально создавать своей дочке искусственные трудности при всем этом я не стану. На нее голос-то повысишь, металла чуть добавишь, а дочка бровки домиком сложит, насупится и говорит: «Мое сердечко обиделось…» И я сразу бросаюсь к ней: «Чтобы наши сердечки больше не обижались, давай будем дружить всегда». И мы как обнимемся!.. И в такие моменты я понимаю, что моя судьба — самая счастливая...
Благодарим загородное поместье Agalarov Estate за помощь в организации съемки
