«Наступило какое-то охлаждение между Плучеком и его любимчиком, которое позже, когда Миронов занялся режиссурой, переросло в ревность. Плучек вставлял ему палки в колеса. Андрей Александрович говорил: «У меня такое ощущение, что в театре существует какая-то своя, скрытая от меня жизнь!» — вспоминает актер Театра сатиры Юрий Васильев.
Собираясь в Новосибирск, Миронов спросил меня: «Вашей маме что-то нужно передать?» И с Андреем Александровичем, и с Ширвиндтом мама уже успела познакомиться, когда они выступали в нашем городе, и с ними в Москву отправила мне зимние ботинки. Тогда с продуктами на периферии были перебои, и я, обрадованный оказией, купил для родителей двух мороженых кур. Как-то в голову не пришло, что людям — а в Новосибирске намечался концерт с участием Андрея Миронова, Ларисы Голубкиной, Марии Мироновой и Анатолия Папанова — придется брать с собой в самолет мой сверток, который может протечь прямо в салоне. Миронова, надо сказать, это нисколько не заботило, он только кивнул, мол, доставлю все в лучшем виде.
По прибытии Андрея Александровича кто-то из новосибирских знаменитостей затащил в гости и продержал у себя допоздна. А утром следующего дня в квартире родителей раздался звонок: «Здравствуйте, это Андрей Миронов. Вам сынок поесть прислал!» За курами в гостиницу «Обь», лучшую в городе, отправился отец и, конечно, был вместе с мамой приглашен вечером на концерт. После выступления родители остались поблагодарить артистов, но оказалось, Андрей Александрович и сам их ищет. «Лилия Юрьевна, — кинулся он к маме, — вы меня извините, что сразу кур не отдал, так вышло, но я их на ночь в холодильник положил. Они в порядке? Да? Ну хорошо!» Чем совершенно растрогал маму.
А через какое-то время наш Театр сатиры в полном составе приехал на гастроли в Новосибирск. У нас там был мощнейший «чес». Представьте, одновременно в оперном театре и Большом зале филармонии (которые находились в одном здании) идут спектакль и концерт. Артист отыгрывает сцену в спектакле, переходит в филармонию, отрабатывает свой кусок концерта, а к следующей своей сцене в театре возвращается назад.
После выступления нас ждали машины и развозили выступать по районным домам культуры. Мой старший брат Виктор поражался: «Вам и спать-то некогда!» Виктор тогда был заместителем начальника милиции одного из районов Новосибирска, взялся организовать нам отдых. У его товарища была хорошая дача с банькой на берегу Оби, куда после выступлений пригласили Миронова, Ширвиндта, Державина и других артистов. К тому же этот товарищ заведовал гаражами горздрава и организовал транспорт. А специально для Миронова подогнали чуть ли не единственную в Новосибирске иномарку: один наш врач работал за границей, вернулся на «Форде», который и предоставил любимому артисту. Правда, Андрей Александрович за рулем недолго кайфовал — через 500 метров автомобильчик заглох и ему пришлось пересесть к остальной компании в «рафик». К приему же все было готово: банька с вениками — выходишь из парилки и сразу, в чем мама родила, прыгаешь в Обь, — шашлыки, бильярд, уха.
К нашему приезду наловили стерляди, мы ее в сыром виде ели с лучком и перчиком — блюдо называется «чушь». Поймали даже осетра (они еще водились тогда в Оби), достали из него черную икру. Красная-то уже заранее на столе стояла среди прочих разносолов. «Андрюша, ты помнишь, где мы еще красную икру намазывали прямо на черную?» — спрашивал Миронова Ширвиндт. У нас несколько таких вылазок на дачу было, а артистов старшего поколения — Папанова, Аросеву, Менглета и других — родители приглашали к нам в гости.
И вот как-то раз возвращается Андрей Александрович с наших посиделок, идет по гостиничному коридору мимо номера, дверь в который приоткрыта, и слышит оттуда: «Да этот Миронов так себе, — распинается один наш актер, самому ему доставались исключительно роли бессловесных лакеев. — Ну какой из Миронова Фигаро? Кто так играет?» А собрал он у себя в комнате исполнительниц ролей служанок, те ему поддакивают. Андрей Александрович резко входит туда, ни слова не говоря, несколько секунд смотрит в глаза замолкшему оратору и так же, ни слова не говоря, разворачивается в повисшей тишине и уходит.
Как раз на следующий день мы играли «Безумный день, или Женитьбу Фигаро», где тот актер в роли одного из лакеев, и Андрей Александрович после каждого своего монолога шепотом спрашивал у него: «Ну как? Сегодня лучше?» Кстати, с «Фигаро...» связана еще одна забавная история. В самом начале Миронов на передвижной декорации выезжал из глубины сцены к рампе в изящной позе, а лакей подносил ему розу. В этот момент всегда раздавались аплодисменты, а на гастролях ему устраивали долгие овации. И вот в Тбилиси мы открывали гастроли спектаклем «Фигаро...», Миронов выехал на сцену, уже и цветок у него в руках, а в зале — тишина. Он поворачивается ко мне и шепчет: «Не узнали!»
«Артистов Театра сатиры окружила милиция»
Я пришел в Театр сатиры во времена его немыслимой популярности. Чтобы попасть на спектакль, в кассу занимали очередь с вечера, а по ночам на улице жгли костры. Я видел людей у входа с табличками: «За любые деньги куплю билет в Театр сатиры». Знаю случаи, когда билет обменивали на место в очереди на импортную мебельную стенку. В 18:00 главный администратор Геннадий Михайлович Зельман открывал окошко в своем кабинете, выдавал «бронь», которая полагалась Героям Союза и другим льготникам, и в 18:03 уже закрывал окошко. И у нас, артистов, существовала своя очередь — раз в полгода полагались два места в зале для друзей и родственников, а просто так кого-то пригласить не было возможности. А как нас принимали на гастролях!
Движение в городах останавливалось, например, когда мы были в Перми, автобус с артистами ехал по центральной улице, которая была оцеплена милицией, и толпы людей из-за этого кордона махали нам руками. Нас поселили в только что открывшуюся в городе гостиницу и по распоряжению первого секретаря обкома в номера всех народных в срочном порядке установили телефоны. Милицию предупредили: «К нам приезжает Театр сатиры, пусть делают что хотят, артистов не трогать!» Думаю, из-за этого было немного ревностное отношение к нашему успеху со стороны ведущих столичных театров. Александр Анатольевич Ширвиндт рассказывал мне, как на каком-то юбилее после нашего выступления Олег Ефремов во всеуслышание сказал: «Смотрите-ка, театр второго эшелона, а как хорошо играют!» Наш худрук Валентин Николаевич Плучек так и опешил.
«Нас с Мироновым пытались столкнуть лбами»
Я оказался в театре, когда наступило какое-то охлаждение между Плучеком и его любимчиком Андреем Мироновым, которое позже, когда Андрей Александрович занялся режиссурой, переросло в ревность. А тут еще я, только после Училища имени Щукина, тот же типаж молодого героя, и начались разговоры, мол, у Миронова появился дублер, преемник. Сидим в кабинете Плучека, а его супруга Зинаида Павловна показывает на меня: «Вот же Хлестаков!» А Хлестакова в «Ревизоре» играл Миронов, который тоже рядом сидит. Зинаида Павловна сама в прошлом актриса, но в нашем театре никогда не играла. Валентин Николаевич ее не взял, сказал: «Иначе я всю жизнь буду работать только на тебя!» Я считаю, для Плучека было подвигом принять это решение, впрочем, и для Зинаиды Павловны тоже было подвигом смириться с таким положением. Но оставаться в стороне от театра она не собиралась: «Хорошо, тогда я буду просто женой художественного руководителя!» И вмешивалась в постановки, решала, кому играть, а кому нет, и ее мнение было очень веским.
Представляю, каково Андрею Александровичу было услышать про Хлестакова. Да и кроме Зинаиды Павловны было немало желающих воспользоваться конфликтом Плучека с Мироновым и столкнуть нас с Андреем Александровичем лбами. Думаю, ему ничего не стоило уничтожить меня, я ведь был зеленый пацан, 21 год, только после института. Но Миронов, напротив, отнесся ко мне очень доброжелательно. Мой самый первый выход на сцену был в массовке спектакля «У времени в плену», который я не успел посмотреть. Мне сказали: «Переоденься в матроса, на матросском балу к тебе подойдет девушка, станцуешь с ней вальс». И вот Миронов читает свой монолог, объявляет бал, а все актрисы идут мимо меня и ни одна даже не смотрит в мою сторону. Тогда я обнял себя за плечи и стал вальсировать. Видимо, Андрею Александровичу понравилось, как я выкрутился, за кулисами он похвалил меня: «Слушайте, а вы молодец!»
А потом мы с ним приступили к репетициям «Трехгрошовой оперы», Миронов играл главаря банды по кличке Мекки-нож, а я одного из его бандитов Джимми, спектакль шел с большим успехом. У меня даже свои поклонницы появились. Конечно, не в таких количествах, как у Миронова, на которого каждый раз после спектакля налетала огромная толпа. Из-за этого он даже стал свою машину оставлять в саду «Аквариум». У нас за сценой была дверь, в которую заносили декорации, она вела туда, мало кто из посторонних об этом знал. Часто на «Трехгрошовую оперу» Миронов приезжал прямо со съемок, переодевался и уже в костюме и шляпе Мекки шел по коридору собирать свою «банду», открывая ногой двери в гримерки, — так он ловил актерский кураж. Сижу у себя, вдруг — та-дам — дверь с грохотом распахивается, и входит Андрей Александрович: «Ну что здесь новенького? У меня такое ощущение, что в театре существует какая-то своя, скрытая от меня жизнь!»
А потом с этим спектаклем мы отправились на гастроли по Германии. На наш первый спектакль в Кельн съехалась эмиграция со всего мира. А мы еще в Новосибирске специально для этих гастролей учили с педагогом зонги на немецком языке. И произвели настоящий фурор, потом вышла статья «Дождь из цветов для звезд из Москвы», где Миронова сравнили с Азнавуром. Правда, наша переводчица Ирена, которая впоследствии работала с Михаилом Горбачевым, в антракте зашла к нам и удивлялась: «Зал неистовствует, такая энергетика от вас идет, но на каком языке вы поете?» Естественно, свободное время уходило на беготню по магазинам — у всех были списки от домашних. Кто-то из родственников Ширвиндта заказал ему привезти из Германии иголку для вышивания бисером, и вот они с Мироновым за ней отправились в универмаг.
Андрей Александрович неплохо говорил по-английски, но, видимо, продавщица не знала языка, и поскольку на словах объяснить, что им нужно, не получилось, они принялись изображать вышивку бисером на пальцах. Бедная девушка никак не могла понять, что эти двое русских от нее хотят, и потащила на прилавок весь ассортимент, начиная от противозачаточных средств и заканчивая вязальными спицами, которые уже настойчиво пыталась вручить. «Мы поняли, что если не возьмем у нее хотя бы эти спицы, то она нас прибьет с нашим английским, поэтому поскорей расплатились — и бегом оттуда», — с хохотом потом рассказывал Андрей Александрович.
«Спартак Мишулин нанес «бомбовый удар»
В спектакле «Бремя решения» мы с Мироновым играли братьев Кеннеди — он Джона, а я Роберта. Как-то в разгар репетиций Андрей Александрович подъезжает к театру на «БМВ» (тогда иномарки были в Москве у него, Высоцкого и, может быть, еще у пары-тройки человек), говорит мне: «Садитесь, прокатимся». Сделали с ним круг у американского посольства, возвращаемся назад, он спрашивает: «Ну что, почувствовали себя братом президента Соединенных Штатов?» Там по ходу действия пьесы в Овальном кабинете Белого дома решалась ситуация с Карибским кризисом.
На репетиции Спартак Мишулин, который играл генерала Тэйлора, никак не мог произнести слово «бомбардировка». Андрей Александрович от смеха каждый раз сползал под стол. «Спартачок, — говорит, — ну ты напиши в тетрадочке это слово и просто прочти его». И вот доходим до самой напряженной сцены, собралось все руководство США, появляется Мишулин с ученической тетрадочкой в клеточку, я вижу, как у Андрея Александровича скулы напряглись, он еле сдерживается, чтобы не «расколоться». А Мишулин опять — «барбандировка»... Все заходятся от хохота. На генеральном прогоне Мишулин вышел уже без тетрадочки. Все ждут этого момента, а он произносит: «Если СССР не выведет ракеты, мы нанесем бомбовый удар по Кубе». А премьеру сыграли хорошо, даже хвалебная рецензия вышла: «Силами «Кабачка «13 стульев» был разрешен Карибский кризис».
Очень меня всегда трогало, что Миронов после каждой поездки мне что-то дарил. Когда в группе артистов он поехал в Мексику на чемпионат мира по футболу поддерживать наших спортсменов, спросил, что мне привезти. Я говорю: «Андрей Александрович, у меня племянник Боря в Новосибирске очень любит футбол, ну просто фанат. Если можно — какой-нибудь сувенир». Миронов привез мне брелок в виде футбольного мяча и значки с символикой чемпионата мира и рассказывал, как давал автографы мексиканцам от имени Чарли Чаплина, Де Ниро — они же русских артистов не знают. Я в ответ ему говорю: «Все, Андрей Александрович, больше вас посылать не будем — наши проиграли». А он отвечает: «Когда этот матч был, я уже в воздухе находился. Пока не улетел, играли нормально!»
Тогда Миронов начал заниматься режиссурой, но Плучек вставлял ему палки в колеса. Андрей Александрович хотел, чтобы я сыграл у него Глумова в «Бешеных деньгах», а Плучек не разрешил. Потом Миронов поставил «Прощай, конферансье!» — пьесу Горина об актерах Театра сатиры, погибших на войне. Там специально для меня была написана роль Танцора. Я уже готовился репетировать. И вот в Перми после спектакля сидим в кафе, приходит расстроенный Андрей Александрович: «Плучек мне вас не дает, говорит, что вы будете заняты в спектакле «Ворон». Помню, я тогда чуть не заплакал. В итоге Танцора сыграл Виталик Безруков, а когда он сломал ногу, я пару раз все-таки вышел на сцену в этой роли. Но в последнем спектакле Миронова «Тени» я все-таки сыграл Набойкина.
Андрей Александрович и в кино для меня находил работу. А как-то взял на свой концерт в Тирасполь. С ним и с Валентиной Шарыкиной мы выступали на ткацкой фабрике. Знаете, у него не было такого: мол, ниже своей планки не могу опуститься, только большие площадки. И вот, казалось бы, что ему стоило отработать перед ткачихами? Только выйти — и сразу овации! А он так готовился к каждому номеру, столько репетировал! Миронов настраивал зрителя на такую волну, что нас потом принимали так же, как его. И пока мы с Валентиной Дмитриевной играли отрывки из спектаклей, у Андрея Александровича была возможность отдохнуть.
В Тирасполе мы дали два концерта, и там я впервые увидел кровавые рубашки Миронова (Андрея Александровича мучили нарывы по всему телу. — прим. ред.). Те, что он взял с собой, моментально вымокли, две новые ему принесли прямо на фабрику во время выступления. Потом мы ехали в одной машине, и Миронов мне сказал: «Вы талантливый человек, но вами, к сожалению, никто не будет заниматься в этом театре так, как занимались мной». Понимал, что на меня у Плучека сил уже не хватит. Да и сам Валентин Николаевич мне все время говорил, что я у него на третьем месте: «На первом Андрей, на втором Таня Васильева, а потом уже ты». Миронов так навсегда и остался у Плучека на первом месте… Он постоянно его вспоминал. Например, какой-то праздник, он открывает бар в своем кабинете, чтобы налить нам по рюмочке, и вдруг у него вырывается: «Вот этот виски любил Андрюша». И все время у него: «Андрюша, Андрюша»…
Миронов словно предчувствовал свой уход. В первый день на гастролях в Риге мы узнали, что не стало Папанова. Дня за три до трагедии с Андреем Александровичем, когда мы в Риге сыграли «Трехгрошовую оперу», он спросил меня: «Ну что, преемник, будете меня вперед ногами выносить?» Я растерялся: «Да вы что?!» Такое настроение у него уже было после смерти Даля. И после ухода Высоцкого… Какое-то предчувствие, что он — следующий, не оставляло его. Он постоянно меня приглашал: «Приезжайте ко мне в Юрмалу, посидим, выпьем виски». Я все откладывал, думал, успеем...
Когда Миронов в последний раз появился перед публикой в роли Фигаро, я играл в постановке, которая шла на другой сцене. Потом смотрю — вся труппа ходит как убитая. «Что случилось?» — «Андрей упал, говорят, нет надежды». Но мы продолжали надеяться. Помню, сидим в номере с Катей Градовой, Машей Мироновой, Аленкой Яковлевой, Сергеем Василевским, звонит Ширвиндт, говорит, что прилетел нейрохирург Эдуард Кандель, светило медицины. Было ощущение, что он спасет Миронова. Той ночью мне приснился Андрей Александрович в костюме Мекки: он снял шляпу, махнул ею и ушел. И в этот момент я проснулся от звонка Сережи Василевского: «Андрея отключили от аппаратов. Все…»
Потом Миронов мне несколько раз снился. То говорил, что его все-таки спасли, то — что он где-то был и теперь возвращается. «Что же вы наделали? — спрашиваю. — Вы столько горя принесли людям, которые вас любят!» — «Да я пошутил!» — отвечает... Жаль только, что это не шутка.
