«В юности Ваня работал в одном из самых популярных ночных клубов Питера. Вел шоу с элементами стриптиза. Потом жаловался, что долгое время обнаженных женщин не мог всерьез воспринимать. Но мои знакомые до сих пор вспоминают: «Ах, как Ваня здорово вел эти шоу!» — рассказывает актер Андрей Ургант, отец Ивана Урганта.
Очень недолгое время я был просто Андреем Ургантом. Большую часть жизни провел в статусе сына Нины Николаевны Ургант. А теперь я отец Ивана Урганта. И даже мои друзья, представляя меня своим знакомым, говорят: «Это Андрей, отец Ивана Урганта».
Часто слышу: «Ты, наверное, ревнуешь? Ваня же тебя переплюнул». В таких случаях отвечаю: «Только дурак может ревновать к успеху собственного сына. Мы с Ваней никогда не пытались соревноваться, кто дальше плюнет. Мы вообще не из тех, кто плюется…» Как однажды пошутил сын: «Наша семья никогда не распадется, потому что я жду наследства от папы, а папа ждет наследства от бабушки — нам нельзя ссориться». Помню, когда-то я делился с ним этой премудростью: если хочешь удачно пошутить, просто скажи правду! Впрочем, искусство шутить Ваня довел до совершенства и сделал своей профессией...
Частенько приезжаю из родного Питера по делам в Москву, но увидеть сына почти никогда не удается. Он же «достояние республики» и себе почти не принадлежит.
А родственникам — тем более. Но недавно Иван стал настоятельно приглашать меня в Москву, чтобы отвести к своим гомеопатам — здоровье поправить. Я говорю: «А ты-то с чего к ним ходишь? Молодой, не выпиваешь, не куришь». А он: «Ну как с чего? Выматываюсь с этой работой». Телевидение, ведение мероприятий, перелеты, переезды… Вот он сегодня прилетает в Москву в десять вечера — на три дня уезжал, хотя планировал только на сутки. Но добирался с пересадками, рейсы не совпали, и Ваня вынужден был болтаться где-то в аэропорту. Зато занят своим любимым делом, он ведь обожает работать! Его жене и дочери, а тем более остальной родне приходится довольствоваться тем, что у него для нас остается.
Как-то раз я спросил его: «Вань, а ты чего меня не приглашаешь на день рождения?»
И тут же подумал: да с какой стати ему меня приглашать? У него своя компания, своя жизнь! Я его тоже, кстати, не приглашаю. Разве что на юбилеи. Вот недавно он приезжал на мое 55-летие. Привез друзей: Цекало, Светлакова и Мартиросяна. На сцене Театра Комиссаржевской, где я начинал свой творческий путь, мы все вместе играли двухчасовой капустник. А потом я прочитал на Ваниной страничке в социальной сети: «Наконец-то исполнилась моя заветная мечта. Я вместе с папой сыграл в его капустнике! Ура!» Мальчик мой золотой! Оказывается, это была его заветная мечта…
Мать разгоняла всех моих девчонок
Ваня вырос прекрасным семьянином. Семью свою он обожает и оберегает от посторонних глаз. И я в их семью не лезу. Своих детей, по сути, никогда не воспитывал.
Так же, как и меня никто не ..
До 16 лет, когда пришла пора получать паспорт, я жил под фамилией отца — артиста Льва Милиндера. Почему поменял? Во-первых, хотел сделать маме приятное. А во-вторых, я тогда уже мечтал стать артистом и решил, что фамилия Ургант звучит более загадочно, чем фамилия Милиндер, которая не оставляет никаких вопросов. Ургант — это эстонская фамилия, а что она означает, сейчас пытается выяснить Ваня. Мнение отца по поводу смены фамилии меня не интересовало — в детстве я мало с ним общался. У него было несколько браков после того, как они с мамой расстались. Отец — человек ведомый, увлекающийся. И, как я понимаю, его до меня не допускали. Потом уже, когда я повзрослел, мы стали больше контактировать. Он оказался чудесным дядькой!
Добрейшим, обаятельным, компанейским. В питерском Театре комедии, где он прослужил пятьдесят лет, его все существа женского пола обожали — актрисы, костюмерши, гримеры. Папа не стал знаменитым, как мама, но был замечательным артистом. Сейчас, когда его уже нет в живых, я скучаю по нему, жалею, что мы плохо друг друга знали. А в детстве мне было наплевать на то, что папы нет рядом. Да и без мамы я легко обходился. У нее не было времени мной заниматься. Мама была абсолютной фанаткой своей профессии, сдвинутой на всю голову артисткой, увлеченной высоким искусством. А теперь сокрушается: «Ой, сыночка, я и не заметила, как быстро ты вырос!» Кстати, «сыночкой» мама стала называть меня не так давно. Она, впрочем, и Ивана так называет. И частенько путает наши имена — то я у нее Ваня, то он — Андрюша. Так вот, когда она начинает сокрушаться, что у нее не хватало времени меня воспитывать, я совершенно искренне говорю: «И слава богу!»
Зато она за меня взялась, когда я повзрослел и стал встречаться с девушками. Вот тут Нина Николаевна показала, какая она деспотичная мать. Она разгоняла всех моих девчонок. Та плохая, эта дура, или злая, или жадная… В результате лет в сорок пять я не выдержал: «Все, мама, хватит уже меня контролировать! Если ты и дальше будешь меня мучить, я вообще один останусь». Так что я правда рад, что до поры до времени жил без ее жесткого контроля.
Детство мое было лихим! Иногда понянчиться со мной приезжала бабушка Марья Петровна, которая жила в латвийском городке Даугавпилсе. По-русски она разговаривала исключительно матом, и я, находясь под ее опекой, быстро перенимал ее речь. Через какое-то время мама это обнаруживала и укоризненно смотрела на бабушку, а та принималась оправдываться: «Я-то что?
Я ничего. Я вообще все время молчала!»
В первый класс мама меня определила в петергофский интернат с изучением ряда предметов на английском языке. И сама за четыре года не появилась там ни разу. Навещали меня бабушка со стороны отца Ида Марковна и ее дочь, моя тетушка Нинель Максовна, — они не оставили меня, хотя отец давно завел другую семью. А по субботам всех детей отправляли домой. В интернате мне очень нравилось! У нас было настоящее братство — если кому-то привозили гостинцы, пировали всем классом. По ночам бегали по коридорам в простынях, пугая нянечек. Но в четвертом классе идиллия закончилась. К нам перевели детдомовских ребят, и начались неприятности. Воровство в наших стенах завелось, у старшеклассников стали находить алкоголь, презервативы.
Родителей поставили в известность, и тогда даже моя мама всполошилась, перевела в школу неподалеку от дома. В этом нашлись свои плюсы — с этих пор я вошел в круг маминых друзей. В квартире напротив жил со своей семьей великий артист Павел Борисович Луспекаев — в фильме «Белое солнце пустыни» он сыграл роль таможенника Верещагина. Из-за серьезной болезни сосудов он лишился обеих ног и с огромным трудом перемещался на протезах. Его мучили жуткие боли. Он приходил к маме, приносил литровую бутылку водки и говорил: «Нинка, мне дома не дают пить. Давай с тобой выпьем». Несмотря на запреты врачей, он курил очень много и выпивал. Мама его уговаривала: «Пашка, тебе же нельзя! И я не хочу пить, мне завтра рано Андрюшку в школу вести». — «Ну ладно, я тогда просто у тебя посижу», — вздыхал Луспекаев.
Мама ему жарила котлеты, они о чем-то беседовали…
Миронов, Ширвиндт и Гердт стояли на пороге абсолютно голые
Мама была замужем несколько раз, причем не всех ее мужей я знаю — как-то это все мимо меня прошло. Дольше всего она прожила с Кириллом Ласкари (артист балета, балетмейстер, писатель. — Прим. ред.). Он сделал для моего воспитания больше, чем родной отец, у нас сложились доверительные отношения. Но однажды, помню, он что-то резкое сказал в мой адрес, да еще и при гостях, и я жутко на него обиделся. Убежал в свою комнату, сижу, плачу. Успокаивать меня пришел Юрий Владимирович Никулин. Похлопал по плечу, говорит: «Андрюша, не обращай внимания, он не со зла. Кира тебя любит, я же вижу». И полчаса со мной сидел, разговаривал.
Никулин к нам частенько заезжал, на гитаре любил играть, песни пел… Частым гостем был и сводный брат Киры — Андрей Миронов. А еще Александр Анатольевич Ширвиндт, Михал Михалыч Державин, Владимир Семенович Высоцкий — всех не перечислить. Я у наших гостей был на побегушках. Выпивки все время не хватало, и меня вечно посылали в магазин за дешевым болгарским вином. Я был счастлив, что меня не гонят из комнаты, я могу сидеть в веселой компании, слушать взрослые разговоры. Андрей Миронов очень артистично рассказывал анекдоты. Да и Ширвиндт с Державиным, как известно, непревзойденные мастера по части всяких баек и розыгрышей. Мама рассказывала мне такую историю... Два часа ночи. Звонок в дверь. Она спросонья открывает, а на пороге — Миронов, Ширвиндт и Зиновий Ефимович Гердт абсолютно голые.
И кричат, перебивая друг друга: «Нина, нас ограбили, забрали всю одежду. Хорошо хоть, что это случилось недалеко от твоего дома. А то не знаем, куда бы мы девались». Мама даже не успела как-то отреагировать, как они начали ржать. Раскололись. Это был розыгрыш! Мама потом удивлялась: «Эти-то оболтусы ладно, с ними все понятно. Странно, что Гердт, черт хромой, туда же, голый стоит!» Кстати, по другой версии, среди участников этой истории был Марк Захаров...
Мама не понимала Высоцкого: «Володя, что ж ты так кричишь?»
Ну а когда «Таганка» бывала в Ленинграде на гастролях, нас непременно навещал Высоцкий — то один, то с женой Мариной Влади. Мама его песни не понимала, говорила: «Володя, ты так кричишь, надрываешься.
Зачем? Спел бы лучше что-нибудь лирическое, про любовь». — «Нина, у меня все песни про любовь, — отвечал Высоцкий. — Если тебе не нравится, я буду петь собаке». Владимир Семенович брал меня несколько раз за город — мы купались в речке, загорали. А с Влади много лет спустя я встретился на съемках триллера про вампиров «Пьющие кровь». Я там играл небольшую роль, а в главных снимались Андрюша Соколов и Влади. Я подошел к ней, представился. Марина обрадовалась: «Ой, Андрюшенька, конечно, я вас помню. Хотите водки?» У Влади все время с собой на площадке была литровая бутылка водки. Она периодически выпивала по рюмочке. Причем делала это поразительно красиво и грациозно, так что этот ритуал совершенно не мешал рабочему процессу… Дружила мама и с Фаиной Георгиевной Раневской, женщиной поразительного остроумия, и с Аркадием Исааковичем Райкиным.
Обоих я вспоминаю с большой теплотой. Райкин очень любил маму, много раз приглашал ее на работу в свой театр. Но она говорила, что служить в театре Райкина — все равно что быть гладиатором на арене. Шаг вправо, шаг влево — и ты уничтожен. Райкин был абсолютный деспот! Он контролировал каждый шаг артиста, ставил все, вплоть до движения мизинца. И если его требования не выполнялись, безжалостно выгонял актера из своего театра. В общем, Нина Николаевна к нему работать не пошла, предпочла остаться в Театре имени Ленинского комсомола, которым руководил другой деспот, Георгий Александрович Товстоногов. Однако мамин отказ не повлиял на ее дружеские отношения с Райкиным. Мы с мамой были на его последнем спектакле «Мир дому твоему».
Он тогда уже сильно болел, не мог передвигаться по сцене. Сидел и играл одними глазами. И происходило что-то магическое! От него невозможно было глаз оторвать…
Выбора — становиться артистом или нет — для меня, можно считать, не существовало. Ведь лягушонок, который родился на болоте — не важно, талантливый он лягушонок или нет, красивый или некрасивый, — обязательно поплывет. А вот если бы я был цыпленком, я бы, наверное, утонул... Хотя с того момента, как я переступил порог ЛГИТМиКа, и потом еще долго мне приходилось держать ответ за то, что я — Ургант. Помню, один абитуриент, который не прошел по конкурсу, упрекал меня: «Ну конечно, взяли тебя, а не меня, ты же сын самой Нины Ургант!» И я сорвался: «Ну прости, я виноват, что мне посчастливилось родиться в семье народной артистки, а не на помойке под забором...»
Но ведь дело не только в фамилии! Мне по наследству досталась обезьянья натура и губчатая природа, которая вбирает в себя все, что видит вокруг. То, что и составляет природу актерства! Мне хотелось танцевать, как Миронов, иметь такой же ироничный прищур, как у Ширвиндта, быть остроумным и адекватным, как Михал Михалыч Жванецкий... Не могу сказать, что мне было легко найти свое место в профессии. Это Ванька в двадцать лет уже был востребован, а в тридцать стал состоявшимся и состоятельным человеком. А я в тридцать только купил себе первый концертный костюм, финский. (Смеется.) До этого для выступлений и выходов в свет брал что-то напрокат в костюмерной Театра имени Ленинского комсомола, где служил. Был тяжелый период, начало 90-х, когда кино не снимали, а театр прокормить не мог.
А у меня к тому же было двое детей от разных браков: Ваня и Маша. Браки продлились недолго. Но детям надо было хоть как-то помогать. Чем я только не занимался! На вокзале работал грузчиком и носильщиком, трудился на стройке, на бетономешалке, был даже береговым матросом. Зато я был молод и жил весело — как и мои ближайшие друзья: актеры Аркаша Коваль и Андрюша Краско. И работать успевали, и писали стихи, и гуляли, как говорится, с огоньком. Физическое состояние организма позволяло — для нас за вечер выпить по литру водки и при этом остаться в форме ничего не стоило. Это потом Андрюша Краско стал по-настоящему крепко выпивать — когда совсем без работы сидел. А я уже снова снимался в кино, играл в капустниках. И пить с ним перестал. Сказал честно: «Андрюша, не хочу быть твоим убийцей.
Пусть тебе за водкой бегает кто-то другой». И все-таки Андрюшу не стакан сгубил. В последние годы на него посыпалась работа, он очень много снимался, ему некогда было пить. Пришел настоящий успех, обрушилась народная любовь... Но я видел, что внутренне он какой-то одинокий, неприкаянный. Ушел кураж, увлеченность профессией, ему стало скучновато жить. Мы не успели отметить 50-летие Андрюши — его не стало… Помню, Ванька очень переживал — он ведь тоже дружил с Краско, наверное, потому, что он его когда-то в коляске возил.
Прохожие вызывали милицию — думали, я Ваню убиваю
Из нашей троицы я первый стал отцом. И вот идем мы как-то раз по Моховой: я, Краско и Коваль. Катим коляску с крохотным Ваней. Встречаем знакомую.
Она заглядывает в коляску и умиляется: «Ой, какой хорошенький! Сколько ему?» — «Четырнадцать лет», — отвечаю я с серьезным видом. Вот такие мы были весельчаки! Когда родился Иван, мне едва стукнул 21 год. Я толком не понимал, что произошло. Хотя первое время и старался соответствовать своему новому статусу отца. Помню, крутил Ваньку, держа его за ноги, подкидывал — зарядка такая детская. Если кто-то это видел, бывало, милицию вызывали, думали, что я убиваю ребенка. А Ване это очень нравилось, так же как и обливание под краном холодной водой. Но вскоре мы с его мамой расстались, и видеться с сыном удавалось редко. Зато Ваня часто бывал у бабушки. Нина Николаевна его обожала и всячески баловала. Только у нее Ваня мог съесть за один присест целую курицу, запеченную в духовке, и полную сковороду жареной картошки. Бабушка внучка кормила на убой, в смысле, на здоровье!
По-настоящему я ощутил себя отцом, когда сыну исполнилось лет тринадцать.
Именно тогда ему понадобилась моя реальная помощь. Первый компьютер, первые «клавиши», первая гитара — все это он получил от меня. А в 16 лет Ваня попросил: «Папа, устрой меня на работу! Хочу сам деньги зарабатывать!» И один мой приятель помог его устроить в ночной клуб, где Ваня мыл посуду и иногда водку разносил. А потом он уже самостоятельно находил себе работу. Какое-то время трудился в одном из самых популярных ночных клубов Питера. Вел шоу с элементами стриптиза, в котором участвовало тридцать девушек. Ваня жаловался: «Я потом долгое время обнаженных женщин не мог всерьез воспринимать». Зато мои знакомые, которые ходили в подобные клубы по известным причинам, до сих пор вспоминают: «Ах, как Ваня здорово вел эти шоу!»
Голые девки им почему-то не так запомнились. (Смеется.) Еще Иван подрабатывал в каком-то ресторане, играл на гитаре, пел песни на итальянском и испанском языках. Ваня — мальчик уникально одаренный музыкально. В 18 лет он записал свои первые песни, штук двенадцать, целый альбом, можно сказать. Сам сочинил слова и музыку, на компьютере под минусовую фонограмму их свел. И мы поехали показать все это Максу Леонидову. Леонидов послушал, отозвал меня в сторону и сказал: «Если бы я хоть на десять процентов был одарен, как твой сын, я бы горы свернул». Разумеется, я такой высокой оценки никак не ожидал! Ваня ведь, по сути, самоучка, всего лишь три года отучился в музыкальной школе. Но он вдруг подошел к контрабасу, стоящему в углу комнаты, и начал на нем уверенно играть.
Леонидов обалдел: «Вань, ты что, на контрабасе умеешь играть?» — «Да нет, первый раз попробовал». Он берет какую-нибудь гармошку и тут же начинает на ней играть. Или домру, или аккордеон. Теперь в своем загородном доме он оборудовал целую музыкальную студию. У Вани там специальные компьютеры, клавишные установки, ударные инструменты, куча всяких гитар. И несмотря на свою безумную занятость, он еще выступает в клубах. Его артистическое имя — Гриша Ургант: Ваня приклеивает усы и дает сольные концерты, поет свои песни. Для него это хобби, удовольствие. А ведь страсть к музыкальным инструментам у него от меня! Когда-то и у меня была коллекция гитар, но я их все раздарил, в том числе и моим детям.
Что касается моей дочки Маши — сводной сестры Ивана, — она живет в Голландии.
Ее мама вышла замуж и эмигрировала, когда Маше было восемь лет. Дочь выросла совершенно бесконтрольным существом, никогда не работала и не собирается. Окончила школу, родила сына Эмира. Сейчас ей уже 29 лет, она мать-одиночка. Живет не парясь. Имеет пособие, хорошую муниципальную квартиру. Я ей посылаю какие-то деньги. Догадываюсь, что и Ваня Маше материально помогает, но молчит об этом. А когда Маша привозила сына в Россию, я его втайне от нее окрестил. Дочь потом возмущалась: «Как ты мог не посоветоваться со мной?» Но что же я буду с ней советоваться, если она сама не догадалась сделать такую важную вещь? Крестным отцом стал Ванька. Правда, на таинстве не присутствовал. Я просто позвонил ему: «Ваня, можно мы тебя запишем в крестные?» — «Ну, запишите». Еще у него есть две младшие сестренки по матери — он их опекает.
Оплачивает учебу, каждый год отправляет их отдыхать за границу, обеспечил девочек квартирами, машинами. Прекрасные отношения сложились у него и с моей нынешней женой Леной. Ей 26 лет, то есть она на девять лет моложе Вани, но так уж получилось. Моя личная жизнь складывалась непросто, с множеством крутых поворотов — не то что у Ивана.
Когда я поздравлял сына с 35-летием, посетовал: «Вань, наверное, я был тебе плохим отцом, мало уделял внимания». А он сказал: «Ты лучший в мире папаша. Все, что во мне есть хорошего, — от тебя». Для меня это, конечно, большая честь! И я даже не знаю, чему я рад больше — тому, что Ваня взял от меня хорошее или что не взял дурное!
