После премьерного показа чеховских «Трех сестер» в Театре имени Моссовета Александр Домогаров появился в гримерке, где состоялся наш разговор, с огромной охапкой цветов и в приподнятом настроении.
— Александр, поздравляем с премьерой! Про вас ходят легенды, что вы никогда не опаздываете на спектакль, это правда?
— Всегда, вне зависимости — премьера или нет, прихожу в театр за три-четыре часа. Не могу иначе. Нет, не сижу в гримерке со свечкой, медитируя, мне это не нужно.
Просто брожу по театру, общаюсь с коллегами. Мне важно всю свою ежедневную жизнь оставить за порогом… Вот сейчас я выйду на улицу, и эта жизнь меня встретит. Поеду домой. Отвечу на все пропущенные телефонные звонки. Это уже будет часа 3—4 ночи. Потом благополучно посплю. А может быть, посмотрю кино или почитаю книгу. Утром погуляю с собачками, а потом снова поеду в театр на второй показ «Трех сестер». В перерывах отчитаюсь в соцсетях. Я завел микроблоги специально для журналистов. Чтобы не писали: «Домогаров сейчас в Коломне непонятно с кем забавляется». Когда в моей жизни появились социальные сети, публикации в желтой прессе резко сократились. Потому что там я реальный и пишу постоянно, ни от кого не скрываясь: «Привет! Еду домой, пробка». Или: «Я на озвучании».
— Кто вас надоумил, сын?
— Нет, не сын. Надоумили очень умные и взрослые люди. И я результатом доволен. Не очень радостно отчет каждые полчаса давать, но все же гораздо комфортнее, чем объясняться с бывшей женой Ириной, которая звонит и волнуется: «Ты где? Забаррикадировался дома?!» — «Нет, я в Калуге». — «Нет, я знаю, что все плохо! Мне к тебе ехать?» — «Я в Калуге, Ира! И не выезжал из нее!» Теперь мои самые близкие люди точно знают, где я и что со мной. И им, и мне так спокойней.
— «Три сестры» — это уже третья ваша совместная работа с Кончаловским. На сцене был еще спектакль «Дядя Ваня», а на экране — фильм «Глянец»… Что это сотрудничество значит лично для вас?
— Кончаловский — человек Вселенной. Кроме блестящего образования и особенного стиля жизни обладает своим видением мира. Возможно, поэтому на репетициях люди за ним записывают… Я его обожаю, предан головой и всеми четырьмя своими конечностями. Последняя работа с ним — это самое яркое личное открытие и впечатление. Характерных ролей я не играл, разве что лет двадцать пять назад в Театре Советской Армии. А тут вдруг Кончаловский предложил очень острый рисунок, которому надо было соответствовать. Все мое нутро говорило «нет»: оно сопротивлялось голосу персонажа, его манерности. А потом я все это принял и стал осваивать: спер манеру общаться у Александра Вертинского и Виталия Вульфа, получился такой микс. И персонаж ожил, задышал. Стало ясно — за маской скрывался человек с трагическим мироощущением. Их ведь вообще всех расстреляют!
А Вершинина с его манерностью и моноклем первого сбросят в овраг… У меня в мозгу отпечатался монолог Андрея Сергеевича с указующим перстом: «Тебя расстреляют первым. Потом тебя. Ты сопьешься в каморке своей няньки. Ты перейдешь на другую сторону и будешь сам всех расстреливать. Но далеко не уйдешь — тебя шибанут в 36—37-м. И твою пролетарскую жену вместе с тобой. Вы, пацаны, может быть, уйдете с первой волной эмиграции, но не выживете в другом мире, а пути назад тоже нет». На меня этот монолог страшно подействовал…
