Животное средство

«Не хотелось заходить. Дверь тоже была неприятная, хотя с виду ничего такого. Дверь как дверь....
Владимир Финогеев
|
02 Ноября 2009
Фото: Fotobank.com

«Не хотелось заходить. Дверь тоже была неприятная, хотя с виду ничего такого. Дверь как дверь. Ступеньки, иду, коридор змеится. Захожу в кабинет. Иду за ширму переодеться. Слышу шаги по коридору. Что-то прошмыгнуло в груди. Оборачиваюсь на дверь. Входит она. «Привет», — говорю я. Она кивает: «Опаздываешь, дружочек». Она говорит это без видимого упрека. Она не упрекает. Она констатирует. Упрекать я должна сама себя. «Нет, дружочек, я не опаздываю. На моих без двух минут девять». — «Нет, опаздываешь, на моих две минуты десятого». Я смотрю на свои часы — на них две минуты десятого.

Даже собственные часы против меня. Это неприятно. Я говорю: «Просто твои часы вперед», — говорю я, внешне улыбаясь. Она тоже улыбается, но ей это удается лучше: «Слушай, ну признайся, что опоздала, ну правда. Чего уж тут. Это правда — опоздала». Она права, но каждое ее слово вызывает в сердце волну неприятия. В груди жжет. Я узнаю это чувство. Говорю себе: «Нет, я не буду раздражаться. Я буду спокойна. Спокойна». Это не помогает, я раздражаюсь, не сколько от ее правоты, сколько от того, что не могу совладать с собой. Потому что есть какая-то неправда во всем. Я не понимаю какая, но есть. «Хорошо, — отвечаю я, — но ведь пациентов нет. Они никогда не приходят к девяти». — «Позвольте с вами не согласиться». Глаза ее — глаза торжествующего человека, потому что она говорит правду.

Она права. Пациенты приходят и к девяти. Мне трудно согласиться, но я соглашаюсь. «Хорошо, — произношу я, хотя и думаю, что это не хорошо. — Хорошо, они приходят и к девяти, но сегодня никого нет. У меня первый в девять тридцать». — «Ладно, давай без обид, порядок есть порядок. Если рабочий день начинается в девять, ты должна быть в девять». Она уже пошла к двери, оглянулась: «А ты систематически опаздываешь». «Неправда», — отвечала с я негодованием в закрытую дверь. Во мне все бурлило. Это неправда. Я будто видела, как она уходит по коридору со сладким чувством выполненного долга. Ей хорошо. Я вообразила ее коротышкой с кривыми ногами. Удаляется, как утка, переваливаясь с боку на бок. Я переоделась. Пациентка опоздала минут на десять. Легла на массажный стол. Я начала со стоп. «Что-то вы напряжены сегодня», — сказала я.

«Да начальница достала». Я даже закашлялась. Пациентка глянула на меня. Я сделала жест — мол, не обращайте внимания. «Все я, видите ли, медленно делаю, тяну, в сроки не укладываюсь. Глупости городит. Меня уже бесит от ее вида. Вы меня понимаете?» «Очень понимаю», — Пациентка вновь глянула на меня с подозрением. Продолжила: «Не знаю, чего делать». «В следующий раз, как она начнет, — сказала я, прорабатывая икры ног, — представьте ее маленькой-маленькой. Меньше табуретки». Пациентка подхватила: «Я бы ее вообще превратила в бактерию, чтобы только через микроскоп можно было разглядеть». Она рассмеялась, спросила: «Думаете, поможет?» — «Уже помогает, раз вы смеетесь». — «Ну, это здесь, а вот там, на работе, когда она опять начнет...» Я хотела сказать: обязательно поможет. Но потом вспомнила свой спор с начальницей и ответила: «Не знаю, попробуйте.

А вдруг. Надо пробовать. Должно же быть какое-то средство от раздражения». Эта мысль мне понравилась. Действительно, ведь должно же быть средство. И наверняка оно есть. Только как его найти и где. Раздражение во мне накапливалось незаметно, мало-помалу, капля к капле. Причем без особой внешней резкости. Начальница улыбается, я улыбаюсь, но внутри тлеет досада и ест поедом. Я столько делаю для центра, народ ко мне идет, а тут какие-то мелочные придирки. Несправедливо. Я думала и не знала, то ли надо выходить на откровенный разговор, то ли тихо увольняться. В шесть я закончила работу. На следующий день у меня был выходной, я отправилась к подруге. Путь шел через палисадник. Пошел мелкий дождь. Я раскрыла зонт. Иду по дорожке. Лежат две дворовые собаки. Большие, пегие. Положили головы на лапы, дремлют.

Вдруг из кустов вылетает собачонка, несется ко мне. Злобно тявкает, скалит зубы. Я остановилась. Я собак не боюсь. Бросаю этой собачонке: «Хватит тут, кончай». Это не возымело действия. Мне немного не по себе. Я вспоминаю, что бежать нельзя, замахиваться нельзя. Стою, собака летит ко мне без намерения остановиться. Тут происходит нечто, от чего у меня похолодело на сердце. Большие собаки вскакивают. Они грозно лают два раза, но это не «гав-гав», а «бух-бух». Мощный, страшный бас. Два огромных пса дружно бросаются на меня. На мне плотные джинсы, но их зубы легко прокусывают ткань и погружаются в мышцы бедра. Пронзает мысль: «Конец! Загрызут! Умру от потери крови! Нелепость, бред! В городе, средь бела дня. Как это может быть?!» Но это было и это происходило. Кругом — никого. Некому помочь. Близость неминуемой смерти тисками сдавливает живот, оттуда вдруг поднялась первобытная, природная, такая же естественная, как у собак, волна бешеной ярости.

Волна домчалась до моих губ, и из меня исторгся нечеловеческий крик. Я проревела, прогромыхала, проорала прямо в оскаленную пасть мелкой собачонки, мысленно сокрушая ее голову криком, как дубиной. Собачонка взвизгнула, развернулась и пулей понеслась обратно в кусты. Большие собаки прянули назад. Невероятно, но в их глазах и мордах не было ни тени злобы. Вид у них был вполне добродушный. Они будто недоуменно вопрошали: «Тетка, ты это серьезно?» Я, пятясь, ухожу. Ощупываю ноги, прихожу в себя от потрясения, вдруг осознаю: собаки не причинили мне большого вреда, крови не было, они просто слегка сдавили челюсти.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram



Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог