«Приближался праздник. В воздухе — звуки и запахи весны. Я в заботах: надо подобрать подарки учителям, где учится дочь, привести себя в порядок — парикмахерская, маникюр.
Настроение соответствующее, праздничное. В общем, все хорошо.
К этому моменту отец уже долго болеет. Он перенес не один инфаркт и операцию по шунтированию. В настоящее время ухудшение отмечается со стороны кишечника.
Месяц назад я приезжала на похороны бабушки. От встречи с отцом возникло тревожное ощущение — ему осталось недолго. Не очень понятно, как ты это понимаешь, чем осознаешь. Залетает откуда-то искра прозрения, предчувствие какой-то боли, еще не наступившей, но уже где-то существующей. Три года назад, когда он перенес шунтирование, он действительно был очень слабым, но было видно, что он боролся, и я знала, он не умрет.
В этот раз было по-другому. Он сдался. Поник. Заранее перестал сопротивляться.
Я приехала на похороны бабушки рано утром. Путь от аэропорта до дома свернулся в серую точку. Я вошла в дворик перед домом. Стены из светлого песчаника были все такими же, я провела рукой по сколам, стертым углам — все знакомо с детства. Было много людей — родственники, знакомые. Лица не скорбны, но серьезны, на них легкая печаль, возникающая от мысли о собственной бренности. Лицо мамы бледное, на волосах черный платок, мы обнялись. Я говорю ей слова, которые имеют меньшую ценность, чем то невидимое чувство, что следует за ними. Между мамой и мной было непонимание, теперь это в прошлом, осталась любовь, с которой все начинается. «Как отец?» — спросила я. «Плохо, — сказала мать. — Уже не встает». Я заглянула к отцу. Он лежал. Видимо, он услышал, как я вошла, открыл глаза, наклонил голову. Увидев меня, попытался улыбнуться. Слабость, которая владела им, не дала ему. Я подошла ближе: «Папа». С усилием он приподнялся, сделал очень необычную вещь — поцеловал мою руку. В этот момент меня пронзила боль видения: утрата неотвратимо надвигалась, и с ней огромный пласт моей жизни исчезал во тьме.
Бабушку похоронили, я вернулась. Прошел месяц. Я периодически позванивала: «Как папа?» «Так же», — отвечала мама. Боль от предчувствия стиралась, осторожно пробегала мысль: а вдруг отец поправится, встанет? Но как-то не было отклика в душе. Мысль повисала без эха. Бабушка умерла в начале февраля. Теперь было начало марта. Откуда-то берется, возникает март, из невидимого адреса. В ночь с третьего на четвертое марта снится сон. Когда я заснула, я забыла, что это сон. Была реальность. Я у себя дома. Звонит телефон. Аппарат не такой, но я понимаю это сейчас. Там, во сне, он был тем самым, который я вижу здесь. Сон так реален, что пугает пробуждение, куда ты просыпаешься? Спал ты или нет? Если спал, это легче, а если нет, страшно продолжать. Я иду к телефону, снимаю трубку. Голос матери: «Папа умер, приезжай». Надо ехать, я собираю вещи, беру дочь, мы едем в аэропорт. Приезжаем. Незнакомая квартира, но это наш дом. Заходим, много родственников. Лица возникают и исчезают перед взором. Я не плачу, я спокойна. Я перехожу из комнаты в комнату, думаю, надо дать знать мужу, что мы приехали. Надо позвонить. Вдруг на диване, вижу, сидит мой отец. Я удивлена, не пойми чего, а сказали, он умер. Отец смотрит на меня, я на него. Думаю, это хорошо.
Сейчас позвоню мужу, вернусь, поговорю с отцом. Я звоню, не могу дозвониться до мужа. Трубку берет его сестра. «Ты разве не знаешь?» — «Чего я не знаю?» — «Твой муж погиб, он разбился».
Я проснулась от собственного крика. Я его не слышала. В памяти остался след крика. Я кричала где-то там, где меня еще не было. Потом мы поменялись местами. Я не открывала глаз, я еще не проснулась, но я ясно чувствовала: что-то меня перетаскивало из одной реальности в другую. Вдоль границы метафизической жути, объяснить и понять которую нельзя. Долго не могла осознать, что я на кровати, в своем доме и что это был сон. Медленно я постигала это. Отец жив — я догадалась,— вот почему он сидел на диване. Это значит, я вернусь и договорю. От того, что он еще здесь, разливалось тепло под сердцем, это тепло был путь в прошлое, в детство, когда все было хорошо и будущее было прекрасным.
Утром я рассказала сон сестре мужа, мужу не стали говорить ничего. Сон не надо было толковать, никаких символов не было, нечего объяснять, или, может быть, это скрытые символы, но над этим надо еще поразмыслить, попытаться постичь глубину, и, если она там есть, она откроется.
Надо просто сосредоточиться, проявить немного настойчивости. Но на это не бывает времени, это откладываешь на потом, а «потом» не наступает. Сестра мужа сказала, что сон может быть обратный, что, наоборот, может быть, все будет хорошо. Я встретилась с подругой. В момент, когда я рассказывала сон подруге, зазвонил телефон. Я поднесла трубку к уху, это была мама. Первые звуки ее голоса, я все понимаю, и мое сердце делает длинный удар, дыхание мое останавливалось. Я уже знала, что она скажет: «Отец умер». Я ошиблась или, скорее так, мысль опередила время, потому слова матери были другими. Мать сказала: «Отец в коме».
Я собралась, выехала, дочь не стала брать, и этим реальность дня отличалась от той, что была ночью. Когда я приехала, отец был в реанимации. Я не хотела идти к нему в палату, не знаю почему и не объясню. Будто там была пружина, ее надо было сжать, чтобы пройти, сжать грудью. Я не пошла. Была двойственность: надежда, что он выйдет из комы, и знание, что он умрет. Что наступило время. И остановить это нельзя. Как, например, еще можно было остановить три года назад, когда казалось, что он умирает. И он умер. Остановилось сердце.
Получается, что реальность непрозрачна или что на глазах повязка, и эта повязка снимается во сне. Чтобы увидеть, надо закрыть глаза. И уснуть».
Линия жизни по индийской традиции имеет название «линия отца». Линия матери — линия головы. Отец дает жизнь, а ум зависит от матери. Если линия жизни имеет повреждения, то это трактуется как более ранний уход отца из жизни, чем матери, если линия матери не имеет нарушений. В нашем случае линия отца демонстрирует вилкообразный компенсированный разрыв (рис. 4, красный, компенсирован линией судьбы — голубой).
