«Вам надо кое-что сделать», — сказала Надежда Сергеевна Иванова, заглянув мне в глаза. «Что же это?» — «Да самое простое дело». — «Какое?» — «А вот какое. Рано утром, затемно еще, ну летом так не получится, потому как летом солнышко ранехонько подымается, да хоть бы и летом, как раз летом оно и лучше. Вылезаешь из постели, спать охота — сил нет, смотришь на постель, думаешь, еще хоть минуточку под одеяльцем, плечи, шея, руки, ноги не хотят двигаться, ломит их. Но надо, иначе заругают, да и другое кое-что есть. Человека надо немножко принудить поначалу, сейчас, я смотрю, детей не принуждают ни к чему — это ошибка, так хуже. Так вот, встаешь, одеваешься наспех, корочку хлебца ухватишь, да и хорошо, и выходишь. Прохладно, даже зябко немного, трава сырая, кое-где клочья тумана по углам, низко висят, прямо над землей, крыши домов уже сияют: розовые и золотые, а стены еще темные, запах густющий и свежий, он и сейчас есть, только застать его надо. Идешь, зеваешь, тело томится, все кровать помнит, а внутри, глубоко, что-то маленькое такое теплится и сладенькое, но ты его не замечаешь до поры, хотя ждешь, сам не зная. Подходишь к ферме, коровки мычат кто как — одни осторожно, робко, другие с радостью, некоторые мурявкают бурно, они уж знают, что ты идешь, то ли по земле чуют, как она задрожала от твоих шагов, то ли твой запах вперед тебя прибежал к ним, или еще как, это уж мне неведомо. Вот заходишь, узкие окна отворяешь, чтоб воздух повалился внутрь, огладишь коровку по спинке — некоторые худые, некоторые упитанные, — голова большая, крепкая, бередишь ее по головке, она тебе уткнется в ладони да носом под мышку залезет, а как о них подумаешь — милые, бедные, жалко их, трудно им, все они понимают, все-все! Так у тебя слезы и выдавятся. Они, может, больше нашего понимают и чувствуют, а сказать, пожаловаться нечем, а в глаза вообще лучше не смотреть — прямо разревешься. Она тебе только руки лижет, в бок тебя легонько толкает, иногда в одном жесте все ее будущее угадаешь, а тебе иной раз такое явится — неведомое, такой вдруг радостью окатит, что не знаешь, куда деваться. Но работать-то надо. Вымечко ей вымоешь, оботрешь, руки маслицем топленым смажешь, не сильно, чтоб не сухие были, соски кулаком обхватишь, потянешь, молочко и выбьется — струйка тоненькая, тонюсенькая, а ударит в подойник так, что зазвенит». Надежда Сергеевна остановилась. Я сидел как в трансе, исчезали границы, бродили неразборчивые ощущения, никуда не вмещались, я не мог их ухватить. Только и подумал: ничего себе! Картины утренней деревни так и стояли передо мной, на секунду даже морок запахов ощутил. «Что же мне, коров доить?» Она еще глянула на меня: «Нет, вам, мужикам, не это надо». — «Что же?» — «Тут надо так: идешь в лес, елочку выбираешь небольшую, метра два, срубаешь ее родимую, извинишься перед ней, мол, надо, уж прости, от веток очистишь, ствол обдерешь да ошкуришь, потом косу приладишь к толстому концу, да косу-то отбить не забудь сначала, и на покос с мужиками, только затемно, обязательно затемно, вот тогда и поймешь». — «Что же я пойму?» — «А это уж как тебе откроется. Тут каждому в свою меру отойдет». Я наконец встряхнулся: «Надо и о вас кое-что узнать, Надежда Сергеевна». — «Да что ты обо мне узнать можешь?» Я подивился вопросу, смешному, но где-то и верному. «Хоть что-нибудь, да узнаем, например, где и когда вы родились?» — «Ах это! Я родилась в Тепло-Огаревском районе Тульской области, в деревне Чифировка, в 1926 году. Тогда было 70 домов и две водяных мельницы. Летом на речке купались, зимой стирали. На другом берегу, в селе Клычеве, была церковь, но ее развалили. У всех хозяйства — коровы, свиньи, было полно народу, все было, и все рухнуло. Потом было принято решение переселить нашу деревню в другой район». — «Зачем?» — «Спроси у них — зачем. Не доили коров поутру, так и не понимают, что люди не зря по местам селятся». — «Кто были ваши родители?» — «Отец — Сергей Васильевич, я его мало помню, когда он родился, не знаю. Его посадили. Из нашего колхоза шестерых взяли». — «За что посадили?» — «За что, не знаю. Тогда сажали. На кого кто донесет, того и сажали. Мой отец не сделал ничего плохого. Сосед пришел из заключения, рассказал, что отец погиб в 1937 году в лагере. Матушка — Елизавета Ивановна, на пять лет моложе отца была, она недолго прожила, по отцу убивалась сильно. У меня была старшая сестра Евдокия — с 1913 года, она вышла замуж в Москву. Брат Владимир — с 1918 года». — «Когда замуж вышли?» — «В двадцать два года. Парень был из соседней деревни, через лес от нас, Сатинка деревня называлась. Белокурый, веселый, на гарм ошке играл. Василий Фролович Иванов. А я из себя видная была, плясала, пела. Сатинки теперь нет. А мужа на войну призвали, он ранен был в левую руку, у него два пальца не сгибались. До войны на шахте работал, а с таким ранением не смог, стал в колхозе трудиться, конюхом был долго, лошадьми ведал. Война его покалечила, но он еще легко отделался, другие вовсе изуродованы были: рук, ног лишались, глаза теряли. Горе. В 1948 году сын родился. Вырос, образование получил, да заболел и умер, от него внуки остались, слава богу. А я как с 12 лет начала работать, так и проработала до 55 лет на разных работах в колхозе. Ничего особенного в моей жизни нет. Жизнь очень простая». Мы помолчали. Наконец Надежда Сергеевна произнесла: «Видите как: люди все предначертанные, а жизнь ведут самую обыкновенную, и это — большая загадка, потому как ничему внешнему не соответствует». — «Как вы думаете, что нужно, чтобы прожить долго?» — «Это уж как вложено, да по намерению, да по нужности». — «Это как?» — «Да как... Если человек не только сам кушает, но и молочка дает другим, как коровка, так он по нужности и сохраняется дольше». — «Что пожелаете молодежи?» — «Пусть рассвет увидят собственными глазами — это хоть немного, да вразумит».
На левой руке Надежды Сергеевны наблюдаются две линии головы (рис. 2, оранжевый). Верхняя линия выражает прагматичный, даже утилитарный подход, нижняя говорит о скрытом потенциале, о тайной, сокровенной стороне личности. Разрыв на линии сердца и деформация (рис. 2, линия сердца — розовый) указывают на тяжело воспринятую смерть сына. Главная ось руки — она идет из-под среднего пальца — пересекает линию жизни, отросток которой устремляется к краю ладони (рис. 2, линия жизни — зеленый). Это дает ресурс в от 98 лет.
